Со своим дядей Львом Алексеевичем Васильевым я дружил с самого детства. Он был удивительным оптимистом. Песня «Я люблю тебя жизнь» для дядюшки была чем-то вроде молитвы. А ведь как его потрепала жизнь! Сам же он считал, что ему всегда невероятно везло.

Только на фронт

По специальности дядюшка был физиком-метеорологом, имел воинское звание — инженер II ранга. С юных лет был хорошим спортсменом. В первые дни войны, несмотря на бронь, сразу же записался добровольцем в ополчение. Многие коллеги и родственники не понимали и даже не одобряли его патриотический порыв, ибо даже в армии он мог служить по специальности — метеорологом — и быть далеко от фронта. Моя мама хотела проводить брата, стояла в толпе таких же провожающих возле Варшавского вокзала и старалась высмотреть его среди бойцов, строй за строем, шагавших по улице. Лев увидел ее первым и крикнул: «Не горюй, Оля! Такие, как я, не погибают!» Конечно, заявление было самонадеянным. Знал бы дядюшка, что его ждет!

Он был назначен военным комиссаром (военкомом) отдельного батальона, на вооружении которого имелись только винтовки и револьверы. На все подразделение не было даже одного пулемета!

На поезде ополченцы добрались только до Кингисеппа, затем двинулись в пешем строю. В двадцатых числах июля они были недалеко от Тарту. Шли вроде бы к линии фронта, но где она находится, никто не знал. Однажды бойцы двигались по хлебному полю и вдруг напоролись на группу немецких автоматчиков, которые сразу же открыли стрельбу. Необстрелянные ополченцы почти не оказали сопротивления. Часть бойцов погибла, другая — просто разбежалась. Скоро дядюшка, в результате потерявший своих, вышел к эстонскому хутору. Он очень боялся попасть в плен, так как слышал, что коммунистов и особенно политработников немцы расстреливают. Под крыльцом одного из домов, пока хозяева не видели, он спрятал планшетку со списками коммунистов батальона, протоколами партийных собраний и своим партбилетом. Скоро к нему присоединились еще несколько ополченцев. Они стали отходить на восток и, переправившись через реку Нарву, оказались среди своих.

Дядюшка рассказывал, что произошло с ним после этого:

— После утраты партийного билета командование потеряло ко мне доверие. В боях первое время я был на положении рядового бойца. Нас, вышедших из окружения, использовали для внезапных нападений на противника. Особенно удачной была одна наша ночная атака на колонну немцев, отдыхавших в лесу. Мы тихо подошли к спящим гитлеровцам и со стрельбой и криками «Ура!» ворвались в их расположение. Я оказался около какой-то большой автомашины, кузов которой был обтянут тентом. Сорвал чеку гранаты и бросил ее под тент. Раздался взрыв, из кузова послышались крики и стоны. Вокруг стояла беспорядочная стрельба, гитлеровцы палили куда попало, даже в своих. Но постепенно они опомнились, а мы отошли. В этом бою я был ранен, но пуля прошла по касательной, я даже в медпункт не обращался.

Прощайте все!

После того как я загладил свой проступок, меня назначили комиссаром 749-го стрелкового полка 125-й стрелковой дивизии. Фактически это была группа, собранная с бору по сосенке, но народ — уже обстрелянный, надежный. Из-за утраты партийного билета я не имел формального права быть политработником, но все понимали, что надо воевать, а не собирать справки, проводить собрания и восстанавливаться в партии. В общем, я снова стал военкомом и теперь уже даже не батальона, а полка.

1 сентября 1941 года мы окопались вдоль железной дороги северо-восточнее села Котлы. Рядом держала оборону морская пехота. На следующее утро мы получили приказ атаковать врага и выбить его из селения. Оно располагалось рядом на небольшой возвышенности. Перед наступлением надо было провести рекогносцировку. Поздно вечером мы с командиром разведроты пробрались на окраину села и немцев там не обнаружили. В подвале двухэтажной школы мы увидели свет. Там сидели немцы, они пьянствовали и играли в карты. Мы не стали их тревожить, чтобы не насторожить раньше времени, и вернулись к своим.

Наша атака на Котлы началась утром. Развернувшись в цепь, мы стали преодолевать небольшой подъем к селу. Мой путь лежал через огороды. Впереди, метрах в ста, я увидел немцев, которые копошились у небольшой пушки. Ее выстрела я даже не услышал. Меня просто подбросило волной от разорвавшегося снаряда. В мозгу мелькнуло: «Прощай, жизнь!» Я упал на колени, но быстро вскочил. Позже выяснилось, что меня ранило в нижнюю челюсть и к тому же контузило. Но в тот момент я устремился вперед, не чувствуя боли.

Через несколько мгновений я был уже рядом с пушкой и увидел, как гитлеровцы разбегаются в разные стороны. Бой окончился. И тут я увидел, что бойцы, оказавшиеся рядом, отворачиваются от меня. Только теперь я почувствовал свое ранение. Оно оказалось жутким: нижняя челюсть была разбита и частично оторвана, зубы висели кровавой гирляндой на волокнах и сухожилиях, вся грудь и живот — в крови. Я понял, почему в таком ужасе дали стрекача от меня гитлеровцы. Действительно, бежит человек, а нижней части лица у него нет. Такое даже в самом страшном сне не увидишь.

Подошел мой командир, говорит: «Все, Васильев, отвоевался. Если можешь, иди на перевязочный пункт, а нам нужно к обороне готовиться, немцы наверняка вернутся».

Я пошел к железной дороге, где девушки-санитарки меня кое-как обмотали бинтами, оставив только глаза. Вышел на дорогу, и тут мне сильно повезло: в тыл шла автомашина морской пехоты. В ней находился старшина-интендант, с которым я разговаривал накануне. Когда он увидел мои документы (естественно, из-за повязки на лице он меня не узнал, а говорить я не мог), сказал: «Надо же, комиссар, как они тебя разделали». Он помог мне сесть в машину и довез до госпиталя.

Здесь мне снова повезло: я попал к опытному хирургу. Он содрал с меня присохшую повязку, собрал гирлянду из зубов и кусков челюсти, все сложил, как надо, и сказал: «Все сделано хорошо, жить будешь. А теперь надо тебя напоить». Он приказал принести чайник со сладким теплым чаем и воронку. При этом сказал: «Сейчас я буду вливать через воронку чай, терпи и не дыши. Когда будет трудно, моргай». Я терпел, и врач вылил мне в горло почти весь чайник. После этого меня довольно быстро отвезли в Ленинград, где я попал в специальный госпиталь челюстно-лицевой хирургии…

Жизнь продолжается

В госпиталях Ленинграда, а затем Томска, дядюшке сделали несколько (в том числе и пластических) операций. Его жена была в таком ужасе от его ранения, что… развелась с ним, сказав, что не хочет жить с «уродом». Лев Алексеевич заново учился открывать рот, жевать, говорить. В Томске его догнала награда — орден Красной Звезды — за взятие села Котлы. А через год он нашел новую любовь. Это была замечательная женщина, хирург из Ленинграда Валентина Никитична, муж которой был репрессирован и расстрелян как враг народа. У Валентины имелась дочь Светлана от первого брака. Через год у супругов родился сын Саша.

После госпиталя дядюшку назначили геологом в золотопромышленность Алтая. Сначала супруги жили и работали на руднике Центральном, затем в городе Бийске. Валентина Никитична здесь стала ведущим хирургом. Авторитет супругов рос из месяца в месяц. Но их тянуло обратно в Ленинград. Туда они и вернулись. Дядя стал работать в Главной геофизической обсерватории, а его жена — в больнице поселка Колтуши. Через несколько лет Валентина Никитична заболела раком и умерла.

Дядюшка надолго пережил свою жену. Он скончался в 1991 году.

За несколько месяцев до смерти дядя попросил меня свозить его на машине в Котлы. С 1941 года здесь почти ничего не изменилось. Мы прошли с ним путь атаки, нашли школу, где он видел немцев, постояли у братской могилы в центре поселка. Дядюшка с грустью сказал: «Вот и я здесь мог лежать со своими красноармейцами».

Всеволод АБРАМОВ