На одной из встреч со студентами, отвечая на вопрос, чувствует ли он ответственность за развал Советского Союза, Михаил Горбачев с характерным для него многословным косноязычием ответил: «Я старался сохранить, но сделать не сумел… Нет, я считаю, что я вот за это несу ответственность». А ведь в марте 1985 года, к моменту прихода Горбачева к власти, советская модель (даже несмотря на престарелых генсеков и унылый пропагандистский официоз) выглядела вполне конкурентоспособной по сравнению с капиталистической системой.

Чтобы убедиться в жизнеспособности социализма, достаточно ознакомиться с подготовленными западными спецслужбами аналитическими материалами.

Человек весьма честолюбивым…

Вот интересный фрагмент из речи Маргарет Тэтчер на совещании крупных нефтепромышленников в Хьюстоне (Техас) в 1991 году, касающийся периода, предшествовавшего смерти Андропова: «Когда мы получили информацию о ближайшей смерти советского лидера, то задумались о возможном приходе к власти с нашей помощью человека, благодаря которому мы сможем реализовать наши намерения. Это была оценка моих экспертов (а я всегда формировала очень квалифицированную группу экспертов по Советскому Союзу и по мере необходимости способствовала дополнительной эмиграции из СССР нужных специалистов). Этим человеком был М. Горбачев, который характеризовался экспертами как человек неосторожный, внушаемый и весьма честолюбивый. Он имел хорошие взаимоотношения с большинством советской политической элиты, и поэтому приход его к власти с нашей помощью был возможен…»

Когда в феврале 1984 года Андропов скончался, Маргарет Тэтчер отправилась в Москву на его похороны. Казалось бы, нормальный жест вежливости. Однако в ноябре 1982 года на похороны Леонида Брежнева ни Тэтчер, ни кто-либо еще из лидеров самых крупных держав западного лагеря не приехал.

Логично предположить, что Тэтчер отправилась не столько прощаться с Андроповым, сколько понаблюдать за процессом смены власти. «Железную леди» ждало разочарование, поскольку вместо заочно милого ей Горбачева новым генсеком стал вполне железобетонный коммунист Константин Черненко. Но здесь впору задаться вопросом: исходя из чего «эксперты» решили, что именно Горбачев будет идеальной фигурой для реализации их планов?

Другие кремлевские вожди прошли суровую сталинскую кадровую школу и все в той или иной степени приняли участие в Великой Отечественной. При любых личных недостатках Советский Союз и Коммунистическая партия были для них тем, на что они никогда не подняли бы руку.

Михаил Горбачев по очевидным причинам на фронт не попал: война началась, когда ему было всего 10 лет. Важный момент заключался в том, что оба его деда — и по материнской, и по отцовской линии — угодили под чистки, хотя и по совершенно разным поводам.

Дед по отцу, Андрей Моисеевич Горбачев, был упертым крестьянином-единоличником. В 1934 году, не сумев уплатить драконовский продналог, отправился на лесоповал, откуда за ударный труд был освобожден досрочно с двумя почетными грамотами. Вернувшись в родное село Привольное на Ставрополье, вступил в колхоз, где спокойно работал и не болтал лишнего.

Дед по матери, украинец Пантелей Ефимович Гопкало, был партийным функционером районного масштаба. Арестовали его в 1937 году как троцкиста и освободили через 14 месяцев в рамках борьбы с ежовскими перегибами. В дальнейшем он был председателем в разных колхозах, где никакими хозяйственными достижениями, мягко говоря, не отметился.

Такие анкетные данные должны были заинтересовать компетентных людей на Западе, хотя последующая биография Горбачева выглядела вполне коммунистически образцовой.

Получив диплом юрфака Московского университета, Горбачев вернулся на Ставрополье, где продвигался по номенклатурной линии.

Первый раз за границей (в ГДР) побывал в 1966 году, что было обычной практикой — перед выездом в страны капиталистического лагеря советским гражданам следовало побывать в одной, а еще лучше в двух соцстранах.

Через четыре года Горбачев стал первым секретарем Ставропольского крайкома, а в сентябре 1971 года вместе с супругой поехал в Италию по приглашению итальянских коммунистов. В 1972-м во главе партийной делегации посетил Бельгию, в 1975-м -ФРГ. Самой насыщенной и интересной была поезда во Францию (1976), где его снова сопровождала супруга, защитившая к тому времени кандидатскую по философии и натаскивавшая мужа по части манер и умения вести беседу в светском обществе.

Трюдо прощупал, Тэтчер оценила

На Западе знали, что Михаил Сергеевич отверг предложение перейти на службу в КГБ, не соблазнился и перспективой возглавить Генеральную прокуратуру. Он явно настраивался на Кремль и пользовался поддержкой таких «мамонтов», как Андропов, Суслов, Громыко…

При анализе кремлевских раскладов на Западе явно оценивали Горбачева как наилучший вариант по сравнению с другими претендентами на роль преемника — Романовым и Гришиным. В марте 1983 года его прощупыванием занялся канадский премьер Пьер Трюдо. Горбачев тогда занимал должность секретаря ЦК и вдруг начал настаивать на организации поездки в Канаду. Андропов согласие дал, хотя и без энтузиазма.

Факт, что у западных лидеров в советском руководстве имелся некий консультант, способный в определенных случаях влиять на события. Доводы о необходимости поездки готовил для Политбюро советский посол в этой стране Александр Яковлев. И именно после этой поездки Яковлев стал доверенным человеком Горбачева. То, что американские спецслужбы завербовали будущего «идеолога перестройки» еще в 1958 году, в период его стажировки в Колумбийском университете, считается фактом «с высокой степенью вероятности».

Возможность лично присмотреться к Горбачеву появилась у Тэтчер в декабре 1983 года, когда он отправился в Англию во главе делегации Верховного совета СССР.

Беседу с Тэтчер Горбачев начал с демонстрации сверхсекретной карты Генштаба, на которой были нанесены направления советских ракетных ядерных ударов по Англии, и заявил: «Госпожа премьер-министр, со всем этим надо кончать, и как можно скорее». «Да», — ответила приятно удивленная Тэтчер.

«Железная леди» не знала, кто позволил Горбачеву демонстрировать сверхсекретную карту, но из всего происходящего сделала очевидный вывод — именно его и следует продвигать в новые генсеки.

В 1984-1985 годах за короткий срок умирают четыре министра обороны ведущих стран Варшавского договора, включая Дмитрия Устинова. А в марте 1985 года очень своевременно скончался Черненко. Своевременно — потому что главный соперник Горбачева Григорий Романов находился в это время на отдыхе в Паланге. Ни у кого не было сомнения, что если бы, допустим, Черненко умер, когда Горбачев посещал Англию, то новым генсеком стал бы именно Романов. Но генсек умер тогда, когда это было нужно Западу.

От ускорения к коллапсу

Деятельность Горбачева сначала в качестве генсека, а затем (с марта 1990 года) как первого и единственного президента Советского Союза оставляет странное впечатление.

С одной стороны, все инициированные Горбачевым проекты выглядели вполне разумными и, казалось бы, должны были открыть некие новые перспективы. Однако реализовались они так, что лишь усугубляли уже существующие проблемы.

СССР очевидно уступал развитым западным странам по уровню жизни. И советские люди с энтузиазмом восприняли установку на «ускорение», предполагавшую, что это отставание в кратчайшие время будет ликвидировано. Однако расходовались средства бестолково, запущенное на полную мощь оборудование быстрее выходило из строя, в плане же менеджмента уровень управления производством опустился ниже плинтуса.

Антиалкогольная кампания привела к повышению цен на спиртное при одновременном свертывании производственной базы вплоть до вырубания виноградников. Население обозлилось, а бюджет недополучил огромные средства.

В апреле 1986 года во время визита на АвтоВАЗ Горбачев заговорил о перестройке, что означало замах на создание некой обновленной системы. Но, когда через несколько дней произошла Чернобыльская авария, ликвидировали ее совершенно по-старому — в засекреченном режиме, что только порождало опасные слухи и приводило к дополнительным жертвам.

На этом фоне началась «борьба с нетрудовыми доходами», что советские граждане поначалу восприняли как продолжение кампании андроповских времен, направленной против коррупционеров, а также против хищений на производстве и в торговле. Но, во-первых, основной удар пал на шоферов-«бомбил», продавщиц цветов, репетиторов и прочих самодеятельных «предпринимателей», а во-вторых, уже в ноябре вышел закон «Об индивидуальной трудовой деятельности», сделавший всю кампанию бессмысленной.

Этот закон, давший старт кооперативному движению, не столько насытил потребительский рынок, сколько позволил легализовать нажитые нечестным путем капиталы.

По большому счету прихлопнуть начинающуюся криминально-коррупционную вакханалию при широкой поддержке общества было еще возможно, но общественную энергию направили в другое русло.

Гласность сначала удивила народ ранее неизвестными фактами из недавнего прошлого, а затем превратилась в огромный мутный поток, в котором уже было не отличить ложь от правды. Никто даже не успел уловить грань, когда разоблачение сталинских преступлений перешло в глумление над всем советским, а затем и в обличение самой концепции социализма.

Пользуясь выражением Горбачева, «процесс демократизации пошел» — с введения альтернативных выборов, на которых власть словно подыгрывала всем, кто настроился на ниспровержение существующего государственного строя. В союзных да и автономных республиках поощрялись сепаратистские движения, которые быстро перескочили от призывов к возрождению национальных культур к требованию полной независимости.

Национальности стравливали друг с другом. Армян убеждали, что Москва потворствует азербайджанцам, азербайджанцев — что, напротив, Кремль подыгрывает армянам. Абхазов и осетин стравливали с грузинами. Киргизов — с узбеками.

И то, что части Советской армии почти одновременно пытались силой подавить сепаратистов и в Ереване, и в Баку, никак не укрепило авторитет Москвы как нейтрального арбитра.

Бодрым шагом — к краху

Вообще, если проанализировать все события 1988-1991 годов, включая парад суверенитетов, демократическое движение, непротивление националистам, сдачу союзников в Восточной Европе, создается впечатление, что при наличии нескольких решений всегда выбиралось самое худшее. Где нужно было вести переговоры — показывали силу, где следовало проявить решительность — напротив, демонстрировали безволие.

Союз превращался в аморфное образование. Даже в самой Москве появился альтернативный центр власти в лице российского Верховного совета.

Если в чем Горбачев и демонстрировал талант, так это в умении балансировать и стравливать потенциальных соперников. Сначала, руками Лигачева, он убрал «старую гвардию» и начал продвигать Ельцина, потом, уже с помощью Ельцина, избавился от Лигачева и других «консерваторов».

Казалось бы, ни один руководитель страны ни может желать гибели собственному государству. Вероятно, не желал этого и Горбачев, но западные партнеры умело играли на его тщеславии, посылая вполне материальные знаки признания как величайшему политику современности. Безропотно примирившись с «бархатными революциями» в Восточной Европе, он получил «гонорар» в виде Нобелевской премии мира — престижной, да и вполне внушительной в денежном выражении.

Визиты за границу, видимо, позволяли Горбачеву снимать стресс от углублявшихся «домашних» проблем. Но поскольку страна повисла над пропастью, в марте 1991 года была предпринята попытка спасти то, что еще можно, путем проведения референдума о будущем Советского Союза.

От участия в референдуме отказались либо всячески препятствовали его проведению власти Эстонии, Латвии, Литвы, Молдавии, Грузии, Армении. Но в остальных республиках подавляющее большинство населения (113,5 миллиона, а это 76,43% от принявших участие в голосовании) высказались за сохранение Союза, пускай и с большей самостоятельностью республик от центра. В референдуме приняли участие 79,5% от всех граждан СССР, имевших право голоса, так что оспорить этот итог было невозможно. Да и бойкотировавшие референдум республики загонять в Союз никто не собирался, хотя подвести под необходимые силовые действия легитимную основу было не так уж и трудно.

Союз получил последний шанс на спасение, но все перечеркнули события августа 1991 года. Горбачев в этой темной истории выглядит не то жертвой заговора, не то его инициатором. Характерно, что после своего возвращения из Фороса в одном из интервью он обронил, мол, полной правды о случившемся никто никогда не узнает. Вероятно, эта правда не так уж сложна. Простаков из консервативного крыла партии убедили попытаться спасти Союз силой и тем самым перечеркнули возможность возродить его на новой, более крепкой основе.

События последующих четырех месяцев были лишь добиванием советской империи. Но даже в эти последние четыре месяца Горбачев как президент СССР мог еще раз попытаться спасти страну от развала, напирая на итоги референдума и нелегитимность беловежских соглашений. Но он не предпринял даже попыток.

Конечно, последний советский лидер боялся идти на обострение, а главное, получил гарантии безбедной, спокойной старости и «бронь» на почетное место в истории.

Все обещанное он получил. А вот насчет того, является ли его место в истории столь уж почетным, можно поспорить.

Дмитрий МИТЮРИН