Германские физики еще в середине 1930-х годов первыми пришли к идее атомной бомбы. Однако победили в ядерной гонке вступившие в нее много позже американцы. И сегодня историкам лишь остается вести споры о том, что именно помешало немцам ее выиграть.

Реальная перспектива создания оружия огромной разрушительной силы — атомной бомбы — возникла после того, как в декабре 1938 года немецкие физики Отто Ган и Фриц Штрассман впервые в мире осуществили искусственное расщепление ядра атома урана. Объяснить этот процесс смогли Отто Фриш и его тетя Лиза Мейтнер, ранее работавшая с Ганом и получившая от него сообщение о проведенных опытах.

Набрать критическую массу

Свою статью об опытах Гана они переслали датскому физику Нильсу Бору, который сделал соответствующий доклад на научной конференции в Вашингтоне. Резонанс был такой, что многие ученые, не дождавшись конца его выступления, начали разбегаться, чтобы поскорее проверить полученную информацию в своих лабораториях.

Казалось бы, правительство Третьего рейха должно было оказать своим ученым максимальную поддержку. Однако нацистское руководство, готовясь к масштабной войне, занималось вещами более приземленными и ни о каком «чудо-оружии» пока всерьез не задумывалось.

Более того, отношение нацистов к «еврейской проблеме» нанесло сильный удар по интеллектуальным ресурсам германской научной школы. Фриш и Мейтнер, будучи уроженцами недавно включенной в Третий рейх Австрии и имея еврейское происхождение, перебрались в Скандинавию, а позже в Англию.

Находясь под крылом британской разведки, в Ливерпуле, Фриш составил вместе с другим евреем-эмигрантом, Рудольфом Пайерлсом, свой ставший позже знаменитым меморандум с расчетами по критической массе урана-235. Речь шла о количестве урана, которое требовалось для начала поддерживания самопроизвольной цепной реакции деления, то есть авторы меморандума определили, куда и как следует сделать первый шаг для создания атомной бомбы. Англичане их услышали и поделись знаниями с американцами, имевшими достаточно денег и ресурсов, чтобы перевести теорию в практическую плоскость.

Еврейский вопрос

Немцы работы по атомной бомбе назвали «урановым проектом», который, несмотря на бегство лучших ученых-физиков, худо-бедно раскручивали с весны 1939 года. Мощный толчок ему дал профессор Гамбургского университета Пауль Хартек, в своем письме обративший внимание военного министерства на возможность применения цепной реакции деления ядер тяжелых элементов в военных целях.

В послании Хартека вполне справедливо говорилось, что «та страна, которая первой сумеет практически овладеть достижениями ядерной физики, приобретет абсолютное превосходство над другими».

Получивший письмо физик Курт Дибнер, из научного отдела Управления вооружений, буквально поднял начальство на уши, убедив поручить ему вести это направление, причем приступить к делу немедленно, не дожидаясь отмашки занятого большой политикой фюрера.

Что касается других немецких ядерщиков-первопроходцев, то Ган и Штрассман оставались в Германии, продолжая свои исследования, но они были скорее теоретиками. Большие надежды связывались с Вернером Гейзенбергом, хотя и в его жилах тоже текла изрядная толика еврейской крови. Коллеги-завистники постоянно строчили на него доносы, ставя, например, в вину приверженность «еврейской» теории относительности Эйнштейна.

Гестапо рассматривало действия Гейзенберга под микроскопом, и, не успев вовремя эмигрировать, ученый был вынужден демонстрировать свою лояльность.

Благодаря его усилиям проект стал обретать реальные контуры.

К делу попытались подключить и находившегося в оккупированной Дании еще одного знаменитого физика, «полуеврея» Нильса Бора. Впоследствии Гейзенберг доказывал, что, вовлекая по заданию гестапо Бора в проект, он на самом деле сделал все, чтобы тот не вовлекся и, чего доброго, не довел его до успешного для нацистов финала. Датский ученый со своей стороны позже утверждал, что его соблазняли всерьез, но он не поддался. Так или иначе, Бор предпочел залечь на дно, а затем с помощью друзей нелегально переправиться сначала в Швецию, а потом и в Британию.

Другим всемирно известным физиком, погруженным в ядерную тематику, был Энрико Ферми, который жил и трудился в союзной Германии Италии. Являясь, подобно многим своим коллегам, членом итальянской фашистской партии, он был женат на представительнице известной еврейской семьи и вовремя догадался, что антисемитская кампания может добраться и до его родины. Отправившись в 1939 году получать Нобелевскую премию, Ферми из Стокгольма перебрался в Соединенные Штаты. В результате американцы получили специалиста, ставшего одним из столпов их собственного Манхэттенского атомного проекта. Да и руководитель этого проекта Роберт Оппенгеймер, хотя и родился в Нью-Йорке, диплом получил в Геттингенском университете, учился у создателя квантовой механики Макса Борна, неоднократно получал предложения работать в Германии. Разумеется, после прихода нацистов такие предложения к нему, еврею, больше не поступали.

В общем, антисемитизм нацистов автоматически отсекал от них специалистов, которые могли принять участие в создании атомной бомбы, да и те, что остались, периодически отсеивались, когда выяснялось, что у кого бабка, у кого тетка, а у кого жена двоюродного племянника были еврейками. Такая вот кадровая политика.

Штирлиц на тропе войны

Проблемы возникали даже у вполне чистокровных немецких физиков-арийцев. Например, хорошо себя зарекомендовавшему Хартеку поручили заниматься проблемой разделения изотопов, и он действительно предложил очень перспективный вариант с использованием метода центрифугирования. Как ни странно, когда работы были в самом разгаре, Хартеку пришлось задействовать все свои связи, чтобы избежать отправки в Россию — руководить вывозом какого-то там оборудования. Отбиться удалось, но три-четыре месяца и куча нервов были потеряны.

Невольно вспоминается эпизод из «Семнадцати мгновений весны», где дается понять, что работы над атомной бомбой замедлились из-за… Штирлица, который упек слишком умного ядерщика в концлагерь. Невольно возникает подозрение, что в каких-то случаях участники «уранового проекта» действительно сталкивались с саботажем и вредительством со стороны представителей смежных имперских структур. И, наверное, даже не суть важно, чем эти «вредители» руководствовались — указаниями советской или британской разведки, либо ведомственным соперничеством. Дело они делали благое.

Впрочем, главные руководители «уранового проекта», Дибнер и Гейзенберг, тоже не стояли на месте. На полигоне Куммерсдорф под Берлином начали собирать реактор, толком еще не представляя, с какими проблемами придется столкнуться. На самом деле для производства соответствующего оборудования требовалось запускать не просто новые производства, но и целые предприятия. И еще для проведения цепной реакции требовалось такое вещество, как тяжелая вода, производившаяся в Норвегии.

Взрыв на Norsk Hydro

Во Франции ядерными исследованиями занимался Фредерик Жолио-Кюри, закупивший у Norsk Hydro почти всю произведенную фирмой «тяжелую воду».

Когда в июне 1940 года французская армия сдулась под ударами вермахта, знаменитый физик успел с риском для жизни переправить имевшиеся у него запасы в Великобританию. Немцы пытались перехватить корабль, осуществлявший перевозку, но решив по ошибке, что он затонул, прекратили преследование. Жолио-Кюри с нацистами не сотрудничал и позже перешел на нелегальное положение.

Проблема с «тяжелой водой» не представлялась нацистам серьезной, поскольку Норвегия была оккупирована и завод Norsk Hydro продолжал исправно работать. К работам по «урановому проекту» были подключены 22 научные организации, включая такие авторитетные, как Физический институт кайзера Вильгельма, Институт физической химии Гамбургского университета, Физический институт Высшей технической школы в Берлине.

Дело курировал имперский министр вооружений Альберт Шпеер, а гигантский концерн IG Farben приступил к изготовлению «полуфабриката» для получения урана-235 и сооружению полупромышленной установки по разделению изотопов. Вернер Гейзенберг занимался проектированием ядерного реактора.

Однако установка по производству изотопов упорно не запускалась, что объяснялось ошибочностью метода Клузиуса — Диккеля, под который она и создавалась.

Ближе к правильному решению оказались методы Грота (центрифуга) и фон Арденне (магнитный сепаратор), но проекты обоих ученных завязли в бюрократическом болоте.

Гейзенберг застрял со своим ядерным реактором, так и не сумев вызвать цепную реакцию. И снова неудача объяснялась ошибками в теоретических расчетах, что лишний раз подтверждает значение фундаментальной науки, которую нацисты слишком зачистили, гоняясь за евреями.

Между тем, британские спецслужбы занялись заводом Norsk Hydro. Первая операция закончилась трагедией. Планер с группой из 34 диверсантов врезался в скалу; 20 человек погибли, оставшихся схватили и расстреляли (октябрь 1942 года). Немецкие контрразведчики с чувством выполненного долга вытерли пот, расслабились и — пропустили удар.

28 февраля 1943 года в ходе операции «Ганнерсайд» десять диверсантов-норвежцев взорвали узловые производственные мощности завода. Совершив пеший 400-километровый марш, эти герои благополучно добрались до Швеции.

На самом деле, вместо «тяжелой воды» немцы могли бы использовать графит, но подобный вариант отвергли после доклада профессора Вальтера Боте, который он сделал на основе проведенных им исследований. Если бы в распоряжение Боте передали более чистый графит, результаты получились бы иными, но почти все имеющиеся запасы этого вещества шли на изготовление газовых рулей для баллистической ракеты Фау-2.

Откровения в Фарм-Холле

Дибнер и Гейзенберг сильно поумерили свой энтузиазм, а в марте 1943 года Управление вооружений отказалось от руководства «урановым проектом», передав его возглавляемому Герингом Имперскому исследовательскому совету.

Шпеер, который и без того был загружен хлопотами с производством оружия и боеприпасов, спихнул тяжелую задачу на персонажа, который, будучи формально вторым человеком в Рейхе, пользовался намного меньшим влиянием.

Министерство вооружений вообще подмяло под себя всю экономику Германии, а вот Исследовательский совет занимался теоретической наукой, которая в условиях войны финансировалась совсем уж по остаточному принципу.

Тем не менее, работы по «урановому проекту» продолжались. В Берлине даже строился специальный бункер для «урановой машины», однако в январе 1945 года, под впечатлением от Висло-Одерской операции, практически законченный реактор В VIII эвакуировали поближе к швейцарской границе.

23 марта 1945 года в деревне Хайгерлох реактор удалось запустить, но он так и не достиг критической точки из-за нехватки «тяжелой воды» и урана. 23 апреля в деревню вошли американцы.

По факту немцам оставалось сделать один шаг до завершения экспериментальной стадии с последующим переходом к стадии производства. Более того: судя по всему, для такого производства уже подготовили серьезную базу.

Судеты и Татры, отделяющие современную Польшу от Чехии и Словакии, буквально испещрены каменными тоннелями непонятного назначения. Аналогичные объекты имеются и в южной Германии. Для чего немцы бросали на эти работы десятки тысяч военнопленных и узников концлагерей, по-прежнему непонятно.

Большинство занимавшихся «урановым проектом» немецких ученых были вывезены победителями, либо в Советский Союз, либо в Англию и Соединенные Штаты.

Англичане, захватив Гейзенберга и девятерых его соратников, поселили их в напичканном подслушивающими устройствами поместье Фарм-Холл и полгода анализировали записи разговоров, пытаясь понять насколько Третий рейх приблизился к созданию атомной бомбы.

Вывод был следующим: в крахе «уранового проекта» сыграли свою роль и нацистская «кадровая политика», и нехватка «сырья», и диверсии, и, возможно, происки иностранных разведок. Но если бы на создание атомной бомбы оказались брошены такие же средства, как на работы по Фау и разную ерунду вроде «летающих тарелок», нацисты имели все шансы создать бомбу к началу 1945 года, если не раньше. Парадоксально, но единственное «чудо-оружие», которое Гитлер имел шанс заполучить, так и не было им оценено.

Дмитрий МИТЮРИН