Для тех, кто говорит на русском языке, немец и пруссак — практически одно и то же. Те же, кто говорят на немецком, сильно бы на это обиделись. И были бы правы. Пруссы не имеют отношения к немцам, это совершенно разные народы. Правда, Пруссия позднего Средневековья была заселена немцами. Попробуем разобраться в этой путанице…

Для античности никакой Пруссии не существовало. Как не существовало и никаких пруссов. И для греков, и для римлян Балтийское море было почти не изученным регионом, а о племенах, поселившихся на его берегах, они имели самое смутное представление. Само море они называли Свевским, то есть Шведским.

Эстии Балтийского моря

Они считали, «что это море опоясывает и замыкает земной круг» и что по правому берегу (то есть на востоке) этого моря живут племена эстиев, которые внешне ничем не отличаются от свевов, а вот их язык больше похож на британский. Железа они практически не знают, в бой идут с дубинами в руках, занимаются земледелием и сбором необработанного янтаря. Сами, впрочем, украшений из янтаря не делают, а сбывают его перекупщикам. Янтарь в античном мире высоко ценился, так что сведения об эстиях, которые его добывают, переходили из текста в текст. Кто же были эти эстии? Совсем не эстонцы, как можно было подумать, исходя из сходного звучания. Эстиями в античности называли все народы, расселившиеся на востоке Балтийского моря. Сегодня принято считать, что речь шла именно о пруссах.

Впрочем, пруссы никогда не называли себя пруссами. Это наименование балтских племен возникло примерно в X веке, чтобы хоть как-то отделить их от германских и славянских. И понятно почему. На берегу Балтики существовала целая группа народов, близких по языку и культуре. Занимали они территорию между Неманом и Вислой: в Самбии — сембы или самбиты, в Натангии — натанги, в Вармии — вармы, в Бартии — барты, в Помезании — помезане, в Погезании — погезане, в Хелминской земле (Кульме) — кульмы, в Любаве — любавы, в Сассовии — сассы. В раннем Средневековье эту общность стали называть борусками, а потом и пруссами. На востоке боруски-пруссы соседствовали со скальвами, надрувами и ятвягами, на западе — с германоязычными племенами, на юге — с балтами-голиндами. Скальвы, надрувы и голинды имели настолько тесный контакт с борусками, что иногда их — и совершенно напрасно — тоже причисляют к пруссам.

Участь Адальберта

Языки у этих племен были очень похожими, хотя не идентичными, но главное, что их объединяло — единая вера. Эту веру в землю борусков принесли в VI веке братья-изгнанники Видевут и Брутен из народа кимвров. Прибыли они к пруссам на многочисленных кораблях. Так, во всяком случае, гласит легенда. Точнее, та ее версия, которую изложил в своей «Хронике земли Прусской» в XIV веке Петр из Дусбурга. Люди, к которым прибыли эти посланцы цивилизации, стояли на самой низкой ступени развития и молились неправильным местным божкам. Видевут сразу взял дело в собственные руки, объявил себя жрецом трех богов — Перкунаса, Патолса и Потримпса. О последних двух историки имеют весьма смутное представление, зато первый был отлично известен не только у литовцев, но и в Киевской Руси.

С легкой руки Видевута по всем землям пруссов стали возводиться святилища для языческой троицы. Назывались они ромувами, поскольку, тоже согласно легенде, первое святилище было основано в местечке Роме в Надровии, то есть на территории нынешней Калининградской области. Святилище находилось в священном лесу под огромным дубом, в дупле священного дерева стояли идолы богов, а перед ними — жертвенник. Много чего на этом сакральном огне сжигалось, в том числе и люди. Огонь был не только священным, но и вечным, он поддерживался поколениями верующих, кормить его можно было только дубовыми поленьями. Патолс, скорее всего, был аналогом отечественного Велеса — перед ним лежали три черепа — человеческий, конский и коровий, а перед Потримпсом стояло лукошко с живой змеей и кринка молока, которым ее кормили. Потримпс, очевидно, символизировал мудрость. Жрецы нового культа назывались криве. Видевут и его брат оставались жрецами, пока были здоровыми и сильными, когда же их начала одолевать слабость и старость, они закончили свои дни, бросившись в священный огонь на жертвеннике богам.

До того, как до прусских дебрей добрались христианские миссионеры, они успели построить целую сеть ромув. Основывались они, по примеру первой, в священных лесах и рощах под священным дубом, и место выбиралось самое уединенное — чтобы можно было молиться в тишине и покое, подальше от суеты и прочего беспорядка. Чужестранцам входить в прусские ромувы запрещалось под страхом смерти. Даже случайно оказавшегося на религиозном сборище человека приносили в жертву. Очевидно, христианские миссионеры и не предполагали, насколько жестоки и беспощадны могут быть прусские язычники. Но многие из них кончили свои дни распятыми на священных деревьях во славу Перкунаса, Патолса и Потримпса. С особым трепетом в XI веке передавалась из уст в уста история епископа Адальберта Пражского.

В 997 году этот отважный проповедник отправился к одному из прусских племен, самбитам, без всякой военной поддержки, один. Он много чего успел повидать: и в Киеве посидел в порубе, и заболтал польских язычников, собиравшихся его убить, и даже ополчился против роскошной жизни римских иерархов, чем вызвал бурю папского негодования. Со всеми и всегда он находил общий язык. И вот он явился на языческое сборище в одну из ромув. По легенде, его приняли за торговца, но он достал молитвенник и крест, а потом стал говорить о Христе. Судьба епископа была решена. Ему отсекли голову прямо на жертвеннике, а тело подняли на кольях — чтобы, как объявил криве, был поближе к своему богу. Договориться с пруссами у Адальберта не было ни единого шанса!

Война на уничтожение

Адальберт был не единственным, кого сожгли или зарубили в прусских лесах. Причем пруссы убивали не только миссионеров, а вообще слишком преданных своей вере христиан. В XI-XIII веках, когда у пруссов появились зачатки государственности, они, как и прочие феодалы, стали обзаводиться укреплениями и замками. Из этих разбойничьих гнезд они совершали налеты, как на соплеменников, так и на принявших христианство соседей. Разумеется, жилища предавали огню, женщин насиловали или уводили в плен, а мужчин — вырезали.

Рассказы о добрых язычниках-пруссах, которых уничтожили проклятые христианские рыцари, — это не совсем правда. Точнее — совсем не правда.

И поляки, и датчане в течение двух веков вынуждены были посылать войска на пруссов после очередного налета или убийства. Правда, рыцари тоже не отличались добродушием и на землях пруссов действовали так, как привыкли в Святой земле. Отсчет организованной войны, своеобразного восточного крестового похода, следует вести с 1209 года, когда к ней призвал римский папа Иннокентий. Однако польские рыцари, отправившиеся воевать против пруссов, вернулись в панике — пруссы ответили жесточайшим сопротивлением. С этой поры войны с прусскими язычниками не затихали. Польский король даже отдал Тевтонскому ордену Хелминскую землю, очень надеясь, что рыцари построят там свои замки и наступит мир. Увы! Хоть тевтонцы и утюжили то Вармию, то Самбию, после некоторого затишья следовало яростное восстание. Активные боевые действия шли весь XIII век. Одновременно с войнами велась и миссионерская работа. Результат получился парадоксальный. Пруссы охотно крестились, но стоило только оставить их без пригляда — возвращались к своему язычеству. Или того хуже — принимали христианство и продолжали тайно собираться в своих ромувах и приносить человеческие жертвы.

Искоренить язычество никак не удавалось. Хронисты сообщают о двоеверии пруссов на протяжении XIV, XV и XVI веков. Всякий раз принимались строгие карательные меры. Это, в конце концов, помогло — к XVII веку язычников на прусских землях почти не осталось. Одни были вырезаны, другие бежали от преследований на восток, в Литву и Латвию. В самые глухие леса. Но этот процесс имел и обратную сторону: обезлюдели целые местности и на землях пруссов поселились немцы или поляки. Во всяком случае, прусский язык тому свидетель — в самой Пруссии в XVII веке на нем не говорил уже никто.

Николай КОТОМКИН