Красный террор — звучит устрашающе, вызывая ассоциации с кровью, да и само слово «террор» в переводе с латинского означает «страх», «ужас». Такое сочетание обречено порождать мифы, заслоняющие суть явления.

Главный из мифов о красном терроре гласит, что, придя к власти, большевики изначально рассматривали террор как главное средство борьбы с оппонентами, уничтожая их по классовому признаку. Часто приводятся слова одного из руководителей ЧК Мартина Лациса: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».

Правда, товарищи по партии, включая Ленина, Лациса за эти слова раскритиковали.

Зерна от плевел

Красный террор слишком часто рассматривают как нечто статичное и неизменное, сваливая в одну кучу репрессии, проводившиеся центральным органами, инициативы местных «чрезвычаек» и то, что подпадает под понятие «военные преступления».

В последнем случае речь идет о санкционированных конкретными командирами или стихийных расправах над пленными, мирными жителями и лицами, заподозренными в контрреволюции.

Кого, например, можно назвать первой жертвой красного террора? Когда сразу после большевистского переворота Петр Краснов двинул на Петроград 3-й конный корпус, революционные солдаты, матросы и красногвардейцы остановили его в районе Царского Села и Гатчины. В разгар боев настоятель Екатерининского собора протоиерей Иоанн Кочуров то ли благословлял казаков на бой, то ли организовал крестный ход о прекращении братоубийственной брани. Так или иначе, заняв Царское Село, 13 ноября красные сначала жестоко избили священника, а потом его расстреляли. Не выдержав потрясений, через три дня умер и 17-летний сын Кочурова…

Но чаще первым актом красного террора называют убийство в Мариинской больнице двух депутатов Учредительного собрания — Шингарева и Кокошкина. В ночь с 6 на 7 января 1918 года над ними расправилась толпа пьяных матросов.

Однако эти расправы были не отражением государственной политики, а выбросами «беспощадного русского бунта». Официальные же органы под честное слово отпустили атаманов Петра Краснова и Андрея Шкуро. Лидера черносотенцев и руководителя очередного антибольшевистского заговора Владимира Пуришкевича Революционный трибунал приговорил к 4 годам исправительных работ, но отпустил через три месяца из-за болезни сына.

Меньшевик Далин вспоминал: «Первые 5-6 месяцев советской власти продолжала выходить оппозиционная печать, не только социалистическая, но и откровенно буржуазная… На собраниях выступали все, кто хотел, почти не рискуя попасть в ЧК. Советский строй существовал, но без террора». Даже лютый ненавистник Ленина Мельгунов признает: «Память не зафиксировала ничего трагического в эти первые месяцы властвования большевиков».

Вопреки закону

Смертная казнь была отменена еще при Временном правительстве, затем введена на фронте и в ноябре 1917 года снова отменена II Всероссийским съездом Советов.

20 декабря 1917 года была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и бандитизмом (ВЧК), а декретом от 21 февраля 1918 года «Социалистическое отечество в опасности!» Совнарком предоставил чекистам право использовать смертную казнь против контрреволюционеров и уголовников, застигнутых на месте преступления. До конца месяца расстреляли восьмерых бандитов и одного немецкого шпиона, но вплоть до августа по политическим статьям в Петрограде не был казнен ни один человек. Правда, казнили по окраинам.

Командовавший большевиками под Царским Селом и в начале 1918 года выбивший Центральную Раду из Киева Михаил Муравьев санкционировал террор, унесший жизни примерно одной тысячи представителей буржуазии и интеллигенции. Преподносилось это как возмездие за расстрел гайдамаками 400 рабочих завода «Арсенал».

Муравьев был не большевиком, а левым эсером, и здесь стоит вспомнить, что само понятие «красный террор» в России впервые использовала эсерка Зинаида Коноплянникова, застрелившая в 1906 году генерала Георгия Мина. На суде она заявила: «Партия решила на белый, но кровавый террор правительства ответить красным террором…»

Большевики эсеровский «красный террор» осуждали: не из-за гуманизма, а потому что он игнорирует массы, без которых революция невозможна. Но после Октябрьского переворота в регионах в Советах и разного рода ревкомах наравне с большевиками заседали и часто преобладали над ними эсеры левые и правые, максималисты, меньшевики и анархисты, которым вообще никакой закон был не писан.

Муравьев принадлежал к тем красным комиссарам и полевым командирам, которые чувствовали себя региональными царьками. В Москве за киевские жестокости его ругали (причем больше всех глава ВЧК Феликс Дзержинский), но вместо снятия с должности отправили командовать Восточным (Чехословацким фронтом), где он попытался поднять антибольшевистский мятеж и был застрелен.

С начавшегося в середине мая 1918 года восстания Чехословацкого корпуса обычно отсчитывают начало Гражданской войны, а также фактическое начало красного террора. Эшелоны легионеров, растянувшиеся от Пензы до Владивостока, как скелеты мясом, обрастали российскими контрреволюционными формированиями. И с побежденными никто не церемонился. В Самаре было расстреляно около 300 пленных красноармейцев и советских служащих, в Симбирске — около 400. В сельской местности дела обстояли не лучше. Только в трех волостях Бугурусланского уезда расстреляли более 500 человек.

Для сравнения — за первые шесть месяцев 1918 года, по официальным данным советской печати, было расстреляно 150-180 человек, по данным ненавидящего большевиков Мельгунова — 884. Но даже если взять данные Мельгунова, выясняется, что подавляющее большинство расстрелянных были уголовниками.

Высшая мерa социальной защиты

13 июня 1918 года Совнарком выпустил декрет о восстановлении смертной казни де юре. Первым в соответствии с этим указом высший судебный орган Революционный трибунал при ВЦИК приговорил к расстрелу командующего Балтийским флотом Алексея Щастного — он сумел спасти флот от захвата немцами, но не поладил с Троцким.

Щастного казнили в Москве, а в Петрограде расстрелов за политику не было до августа. Террор не грянул даже после того, как 20 июня эсеровские боевики застрелили одного из руководителей Петрокоммуны Володарского.

Ленин обругал петроградских товарищей за мягкотелость, но сидевший в Смольном Зиновьев покойного недолюбливал и мстить за него не рвался.

Ленин тоже не требовал именно расстрелов: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом — поставят их чистить сортиры. В третьем — снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ до их исправления надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве».

Все изменилось после того, как 30 августа состоялось покушение Фанни Каплан на Ленина, а в Петрограде был убит председатель ПетроЧК Урицкий.

5 сентября 1918 года вышло постановление «О красном терроре», давшее отмашку на широкое применение высшей меры, а также вводившее практику заложничества. Суть ее заключалась в том, что лица, пускай не замеченные, но хотя бы заподозренные в нелояльном отношении к советской власти, арестовывались и после очередного выступления контрреволюции расстреливались для устрашения собратьев по классу.

Французский дипломат Робьен писал: «Большевики… сильно изменились за последние две недели. Боюсь, как бы в русской революции, которая до сих пор не пролила ни капли крови, не настал период террора». Капли крови, конечно, проливались и раньше, но теперь она буквально хлынула потоком.

В Петрограде первые 512 заложников были арестованы и расстреляны сразу после выхода постановления. Среди них — экс-министры, профессора, но преобладали бывшие офицеры и полицейские. Вообще, хотя террор и направлялся против буржуазии, классические капиталисты составляли среди арестованных не более четверти.

6 ноября очередным постановлением Совнаркома красный террор как бы сворачивался, но сразу остановить запущенную машину было невозможно, да и не очень хотелось. Требовалось давить выступления недовольного продразверсткой крестьянства, казачьи восстания, офицерские заговоры. Террор был нужен как средство устрашения, а практика тотального «огня по площадям» становилась обыденной. В оправдание всегда можно было указать на белых, которые расстреливали врагов целыми совдепами и совнаркомами (как, например, 26 бакинских комиссаров) и давили в своем тылу крестьянские восстания.

Без миндальничания

В октябре 1918 года в «Еженедельнике ВЧК» была опубликована заметка «Почему вы миндальничаете?», сообщавшая о сожжении в Вятке 30 советских активистов и предлагавшая пытать арестованных контрреволюционеров. Ответом было постановление ВЦИК, отвергавшее пытки как «недостойное, вредное и противоречащее интересам борьбы за коммунизм явление». Но пытки все-таки применялись, особенно в прифронтовых структурах, сотрудники которых зачастую буквально слетали с катушек.

В Пятигорске 1 ноября 1918 года было убито несколько сотен скопившихся на курорте представителей старой элиты, причем начальник местной ЧК Атарбеков лично зарезал бывшего командующего Северо-Западным фронтом генерала Рузского.

В Риге при ЧК существовал отряд «ружейных баб», которые расстреливали заключенных, даже когда во двор тюрьмы ворвались штурмовавшие город белые. В плен эти дамы, конечно, не сдались, даже успели сразить командира вражеского отряда.

В Киеве, Одессе, Харькове, которые по нескольку раз переходили из рук в руки, при очередном занятии города чекисты каждый раз устраивали кровавую баню.

Один из белых так описывал картину, увиденную им в помещениях киевского ЧК: «Весь… пол большого гаража был залит уже… стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими останками… Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни… у всех трупов размозжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы… Некоторые были совсем без головы, но головы не отрубались, а… отрывались… мы натолкнулись в углу сада на другую более старую могилу, в которой было приблизительно 80 трупов… лежали трупы с распоротыми животами, у других не было членов, некоторые были вообще совершенно изрублены».

В Харькове некий Саенко применял скальпирование и «снимание перчаток с кистей рук». В Полтаве и Кременчуге священнослужителей сажали на кол. В Одессе офицеров привязывали цепями к доскам, вставляя в топку и жаря, либо разрывали пополам колесами лебедок.

Если до конца 1918 года какая-то статистика велась, то в 1919-м на нее махнули рукой, так что число жертв красного террора в разных источниках различается многократно.

Причины этого понятны. Сидевшие в Москве чекисты и трибунальщики считали лишь тех, кто проходил через них, а на периферии репрессии отдали на откуп местным органам.

Чекист Михаил Кедров, отправляясь в первую командировку в Архангельск, заверял Дзержинского, что «не может никого расстрелять». Через полгода его уже считали кровавым безумцем. По мнению английского дипломата Локхарта, другой заместитель Дзержинского Петерс, подписывая смертные приговоры, испытывал «физические муки», но ничего, привык.

Задний ход начали давать только 17 января 1920 года, отменив смертную казнь везде, за исключением прифронтовой зоны. Но уже в мае высшую меру восстановили из-за войны с Польшей. Пожалуй, самый впечатляющий всплеск красного террора пришелся на ноябрь-декабрь 1920 года, когда в Крыму было уничтожено до 70 тысяч сдавшихся офицеров врангелевской армии и других «бывших». Хотя были еще Кронштадтское восстание, Тамбовское и Западно-Сибирское крестьянские восстания.

С преобразованием в феврале 1922 года ВЧК в Главное политическое управление (ГПУ) НКВД, птенцы Железного Феликса лишились права внесудебной расправы, да и Гражданская война уже догорала…

В общем, придя к власти с убеждением в широкой народной поддержке, большевики не собирались делать ставку на насилие. Однако противодействие контрреволюции, собственная некомпетентность и нежелание уходить привели к тому, что красный террор стал главным средством борьбы с противниками. До начала 1920 года это оружие использовалось вообще без ограничений, а до февраля 1922 года — очень размашисто.

Потом карающий меч вложили в ножны и доставали лишь время от времени. Но в 1930-е о ножнах окончательно забыли — врагов развелось слишком много.

Дмитрий МИТЮРИН