«Мы ехали шагом, / Мы мчались в боях. / И «Яблочко» — песню / Держали в зубах…» Эти строки знал наизусть любой советский школьник, ведь без «Гренады» не проходил ни один пионерский костер или комсомольский слет. И «песенка эта» звучала по всесоюзному радио чуть не каждый день десятилетия подряд, но ее автор — поэт Михаил Светлов — был у власти не в почете…

После публикации «Гренады» в «Комсомольской правде» в 1926 году о Светлове узнала вся страна. Но воспетой им Испании он так и не увидел. Поэт стал невыездным, его почти перестали печатать, а газета «Правда» о нем отзывалась так, что, по словам современников, «хоть сухари суши»…

Пятна на биографии

О себе поэт писал: «Я, Михаил Аркадьевич Светлов, родился в 1903 году 4/17 июля. Отец — буржуа, мелкий, даже очень мелкий. Он собирал 10 знакомых евреев и создавал «Акционерное общество». Акционерное общество покупало пуд гнилых груш и распродавало его пофунтно. Разница между расходом и приходом шла на мое образование». Светлов учился «у меламеда» (религиозного наставника). «Платили ему пять рублей. И вдруг отец узнал, что в соседнем местечке берут три. Он пришел к меламеду и сказал: «Хорошо, пять так пять. Но за эти деньги обучи его русской грамоте». Так я и стал, — заключил Светлов, — русским писателем».

В 13 лет он опубликовал стихи в родном Екатеринославе (ныне Днепр). В 17 ушел комсомольцем-добровольцем на Гражданскую войну. В 20 — уже учился на рабфаке, в МГУ, литинституте Брюсова в Москве, где и издал первые книжки стихов.

И вот как-то шел он по Тверской и увидел вывеску «Гостиница «Гренада»». У него «появилась шальная мысль: дай напишу какую-нибудь серенаду». Серенада переросла в балладу в духе «перманентной революции» Троцкого. Очень привлекательна была для молодежи идея 20-х годов — «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Так и появилась у хлопца с Украины «испанская грусть».

Марина Цветаева из Парижа писала Пастернаку: «Передай Светлову, что его Гренада — мой любимый — чуть не сказала: мой лучший — стих за все эти годы». Маяковский Гренаду «пел, козырял ею на выступлениях, хвастал больше, чем если бы сам написал ее!» — вспоминала Лиля Брик. В 1936 году началась война в Испании, и «Гренаду» пели советские летчики над Гвадалахарой, а после подхватили бойцы-интернационалисты всей Европы. Но автора песни уже исключили из комсомола за «троцкизм». Не спасла его от опалы и знаменитая «Каховка — родная винтовка…», положенная в 1935 году на музыку Дунаевского. Ее тоже пели на слетах и сборах, но постепенно и «Каховку», и «Гренаду» вытеснял марш «Мы — пионеры, дети рабочих», который без обиняков утверждал: «Близится эра светлых годов!»…

Тайный алкоголик

Ольга Берггольц говорила, что поэт с неистово синими глазами постепенно превращался в человека с печальным взором. Он не публиковал новых стихов и часто пребывал в состоянии легкого опьянения. О причине своего пристрастия рассказывал, что в конце 20-х его вызвали в ГПУ и предложили стать осведомителем ради «спасения революции от врагов». Поэт отказался, мол, он тайный алкоголик и хранить секреты не умеет. Из ГПУ прямиком отправился в ресторан «Арагви», где напился в стельку.

«С той поры, — говорил Светлов, — мне ничего не оставалось, как поддерживать эту репутацию». Его ученица Лидия Лебединская вспоминала: «Очень внимательно кто-то наверху наблюдал за Светловым». И это было правдой. На стол Сталину легла справка НКВД от 13.09.1938, гласившая, что Светлов поддерживал левую оппозицию… издавал нелегальную оппозиционную газету «Коммунист», приуроченную к 7 ноября 1927 года. Нелегальная типография, печатавшая газету, располагалась в доме у Светлова. В 1927-1928 годах, по данным НКВД, Светлов… устраивал в Харькове поэтические вечера, сбор с которых шел на нужды оппозиционного нелегального Красного креста, и оказывал материальную поддержку семьям арестованных оппозиционеров. Осведомитель НКВД будто и вправду ходил за поэтом по пятам и фиксировал каждую его фразу. О тех же старых партийцах, например, для которых «пребывание в партии превратилось в тягость… но уйти из партии нельзя. Тот, кто вернет партбилет, лишает себя хлеба, свободы, всего».

В 1939 году было всеобщее награждение писателей. Светлов не получил ничего, но лишь шутил: «оборотная сторона медали — не дали». А после войны ему не разрешили загранпоездки, мол, пьет и не имеет «международного опыта». Поэт рассмеялся: «Там забыли, что я однажды уже был за границей — вместе с Красной армией дошел до Берлина».

«Вопросительный знак»

«…Светлов тратил мало, только что на выпивку. Зимой ходил в осеннем пальто, одежда была в неряшливом виде, но поэта это не заботило, он жил исключительно поэзией, — вспоминал Лев Озеров. — Однажды перед отъездом в Вильнюс, где готовились Дни русской поэзии, жена Светлова обратилась ко мне с необычной просьбой: «Я не прошу вас следить за тем, чтобы Михаил Аркадьевич не курил и не пил. Прошу вас следить только за тем, чтобы он не ложился спать в новом костюме». Ну и, конечно, Светлов завалился спать именно в новом костюме, отчего утром пиджак стал мятым и жеванным». Озеров заметил поэту, мол, погладить не мешало бы. Светлов ответил: «Пусть лучше меня погладят, это будет приятней».

Друзья советовали ему не сутулиться и не ходить в форме вопросительного знака. Он шутил: «В молодые годы я был строен, как тополь, и ходил в форме восклицательного знака. Но с годами этот восклицательный знак состарился и стал вопросительным». Юмор стал его маской и защитной броней. На все Светлов отвечал улыбкой. Услышав от коллег, будто «Афродита» происходит от русского слова «родить», с простодушным видом изрек: «А греческое слово «палитра» не иначе как синоним «пол-литра»?» Кто-то, протолкнув пьеску, купил для престижа часы с толстенным золотым браслетом. Светлов улыбнулся: «Старик, а не пропить ли нам секундную стрелку?» О командировке в Тбилиси отчитался так: «Шо-то пили, шо-то ели, / Словом, Шота Руставели!» Как-то на собрании один поэт оправдывался, мол, а кто не пьет? Достоевский пил, Толстой пил, Бетховен пил, Моцарт пил. Кто-то спросил: «Что же пил Моцарт?» Доселе скучавший Светлов встрепенулся: «А что ему Сальери наливал, то и пил!»

В 1931-1962 годах Михаил Светлов жил в Камергерском переулке и преподавал в литинституте. На новую квартиру на Аэропортовской улице в 1962 году вез лишь старое кресло, пишущую машинку и портрет Маяковского, а весь его гардероб был на нем. Жил один, красавица-жена ушла от него с сыном.

К быту поэт был не приспособлен. Кто-то из друзей рассказывал, как Светлов хотел его угостить, но в холодильнике обнаружил только… очки. И очень обрадовался, поскольку давно их искал.

Даже при смерти поэт продолжал шутить — позвонил из больницы своей ученице Лебединской: «Старуха, привези мне пива!» «Пива?!» «Да, рак у меня, кажется, есть». Он умер на 61-м году жизни, а незадолго до смерти написал: «Чем больше думаю о себе, тем более я убеждаюсь в том, что я самый счастливый человек на свете… Почему я счастливый? Потому что я абсолютно убежден в том, что, когда люди меня потеряют, они загрустят. Кто-нибудь снимет с полки томик Светлова и молча полистает его». В этом пророчестве поэт не ошибся.

Людмила МАКАРОВА