Главным объектом вожделения светских кутил высшего общества Санкт-Петербурга в начале XIX века являлось Театральное училище, находившееся под эгидой Дирекции императорских театров. Там содержались юные девицы, которых готовили к выходу на сцену, и, конечно же, это были весьма соблазнительные создания.

Юных воспитанниц Театрального училища Санкт-Петербурга зорко охраняли строгие матроны и бдительные сторожа. Но попытки проникнуть к девицам, обойдя все препоны, стали азартной игрой для светских щеголей и гвардейских сорвиголов.

Мать-соучастница

Лейб-гусар Вяземский, влюбленный в воспитанницу училища Кох, решил выкрасть свою любимую. Он попросил своего приятеля, офицера лейб-гвардии Преображенского полка Васильева, помочь ему в этом деле.

Мадемуазель Кох до выпуска из училища оставалось всего несколько месяцев, но темпераментный гусар, сходя с ума от вожделения и ревности, ждать не мог. С самой девицей у них уже все было условлено, и девушка давно ответила согласием на предложение бежать, так что теперь осталось только устроить сам побег. Вот тут-то и понадобилась помощь преображенца Васильева, имевшего в мире театрального закулисья некоторые знакомства.

Действительно хорошо зная порядки театрального мира, Васильев пошел прямиком к матери девицы, бедной вдове немецкого врача, оказывавшего услуги Театральному училищу.

Устройство дочери покойного медика в училище было родом пенсии, выданной Дирекцией императорских театров его семье. Мадам Кох, не имея никаких средств, очень надеялась, что по выходе из училища дочь сделает удачную сценическую карьеру, чем обеспечит свою будущность и ее собственную старость. Поэтому, когда Васильев заговорил с нею о такой вещи, как побег дочери из училища накануне выпуска, Кох отказалась наотрез.

Но Васильев, как истинный знаток театрального мира, повел «правильную осаду», уверяя старшую Кох, что дочке так или иначе придется пойти на содержание к богатому покровителю. Таков удел актрисы, и ничего тут не попишешь. Мадам Кох принуждена была с ним согласиться. Для нее не было секретом, что в училище девочек воспитывали в совершенно определенном ключе, не делая тайны из того, что ими впоследствии будут «интересоваться» не только на сцене, но и в будуаре. Между собой, заговаривая о будущем, ученицы, бывало, выражались так: «Когда выйду из училища и поступлю на содержание, тогда…» На это и упирал Васильев — он убеждал мать девицы, уверяя, что человек, желающий увезти девушку, вполне состоятельный. Озолотив юную прелестницу, он и матушке ее даст возможность достойно прожить остаток дней. И сейчас уже готов подтвердить слова делом… Сошлись они на 10 тысячах ассигнациями, которые незамедлительно были вручены, после чего мадам Кох из противницы побега превратилась в союзницу похитителей дочери.

Трюк с переодеванием

План строился на том, что мадам Кох была отлично известна всем швейцарам в училище, и ее туда пускали беспрепятственно. В условленный день она явилась проведать дочь, прошла к ней в комнату, и там они устроили переодевание. Мать сняла с себя платье, под которым оказалось еще одно — его надела дочь, так же как и шляпку с густой вуалью, в которой видел мадам Кох швейцар. Замаскировав дочурку, мамаша наскоро благословила ее и отправила навстречу судьбе.

Девица не зря училась актерскому мастерству. Облаченная в вещи матери, она удачно сыграла свою роль и спокойно вышла из здания. Куда идти, ей сказала мать — позади училища находился двор трактира «Отель де Норд», выходившего фасадом на Офицерскую улицу. Во дворе трактира беглянку ждала запряженная четверней карета, нанятая Васильевым. Он встретил ее в переулке, усадил в карету, которая помчалась в Царское Село. Девицу поместили на квартире Вяземского, а сам же он остался для обеспечения алиби в Петербурге.

Когда, по расчетам матери, дочка уже уехала достаточно далеко, та попыталась выйти из училища сама. Швейцар ее выпустил, но заподозрил неладное, приметив, что Кох пришла в другом платье, а на голове у нее была не шляпа, а платок! Он побежал докладывать начальнику училища, стали искать младшую Кох, поднялся переполох, но было уже поздно — птичка упорхнула из училищной клетки.

Скандал из-за побега девицы Кох вышел первостатейный! Когда Васильев доложил Вяземскому о том, что все в порядке и девица ждет его на квартире, лейб-гусар был уже изрядно обеспокоен, и вместо того, чтобы ринуться к своему счастью, поинтересовался: а нельзя ли как-нибудь эдак, незаметненько… девицу того… вернуть в училище и придать делу вид глупой шутки? Хоть и был Васильев шалопай изрядный, но возмутился, найдя невозможным даже рассуждать столь цинично в отношении девушки, которую сам же Вяземский и втянул в рискованную авантюру. Слово за слово друзья поссорились. Дело у них едва не дошло до дуэли, но Вяземский взял себя в руки. Принеся извинения товарищу, он спросил совета, как быть дальше.

Конечно, они понимали, что в тайне место нахождения девушки сохранить не удастся, а потому самым лучшим будет отправить ее куда-нибудь, пока все само собой не утихнет. На том и порешили. Вяземский поехал домой, все объяснил несчастной Кох, а рано утром со всяческими предосторожностями усадил ее в Кронштадте на иностранный корабль, который и вывез беглянку из российских пределов. После этого оба виновника переполоха в Театральном училище «принесли повинную голову» командирам и отправились под арест.

Как разошлись их судьбы

После того как организаторы похищения мадмуазель Кох отсидели три месяца на гарнизонной гауптвахте, по решению начальства их перевели из гвардии в армию «тем же чином».

Поскольку гвардия имела перед армией два чина преимущества, такой перевод приравнивался к разжалованию. Полки, в которые их перевели, входили в состав Кавказского корпуса, но Васильев, будучи не в силах оставить воспитанницу Театрального училища, мадемуазель Федорову, с выездом на Кавказ не спешил. Его каждый вечер видели в театре, и дело кончилось тем, что ему был зачитан приказ военного министра, генерала от инфантерии Клейнмихеля немедленно оставить Петербург и следовать к месту службы. По прочтении приказа Васильева усадили в повозку и отправили из города в сопровождении фельдъегеря.

Согласно данной ему инструкции, фельдъегерь довез офицера до второй почтовой станции и оттуда вернулся обратно в столицу. Следом за ним тайно подался и высланный из столицы Васильев, который, никуда больше не заезжая, прямиком направился в театр. Там он во время спектакля дерзко проник в ложу самого управляющего Дирекцией императорских театров, господина тайного советника Александра Михайловича Гедеонова, в чьем распоряжении находилось Театральное училище.

Обомлевший от такой наглости хозяин ложи потребовал, чтобы Васильев немедля удалился, посулив сообщить о таком бесчинстве его начальству.

— Я бы не стал тревожить вас понапрасну, — спокойно отвечал ему Васильев, — но в креслах партера сидит господин комендант. Заметив, что я в театре, он немедленно арестует меня, и я лишусь возможности в последний раз увидеть мадемуазель Федорову. Поэтому я и избрал вашу ложу как самое безопасное для меня место. Впрочем, если вы, ваше превосходительство, все же захотите сообщить обо мне плац-адъютанту, то живым из этой ложи я вас не выпущу. И сам потом не выйду.

При этом он показал обомлевшему Гедеонову пару небольших пистолетов, которые вытащил из заднего кармана мундира. Весь спектакль Васильев оставался в ложе Гедеонова, который так и не решился поднять тревогу. Все сошло благополучно. Но, как оказалось, это была прощальная шалость молодого человека. Прибыв в свой полк на Кавказе, он в первом же бою нарвался на пулю горца, сразившую его наповал.

Что стало с заварившим эту кашу Вяземским, доподлинно неизвестно, а вот у мадемуазель Кох все устроилось лучшим образом. Отосланная похитителем за море, она добралась до Копенгагена и после испытания была принята танцовщицей труппы королевского балета Дании. В сущности, судьба была вполне к ней благосклонна — благополучно прожив некоторое время в Копенгагене, она вернулась в Россию после манифеста об амнистии, данной по случаю бракосочетания наследиика-цесаревича, и поступила в театр, где продолжила карьеру.

Валерий ЯРХО