В «Золотом теленке» Ильфа и Петрова наш герой — всего лишь «папаша» авантюриста Остапа Бендера и мелких жуликов Балаганова с Паниковским. С легкой руки литературного дуэта вороватые «дети Лейтенанта Шмидта» стали куда популярнее своего знаменитого отца…

Попробуем разобраться, как имя революционного идола оказалось рядом с «джентльменами удачи», да еще во времена сталинской цензуры! Попробуй кто-либо сотворить подобное с Чапаевым, Котовским или Камо — да никогда бы в печать не прошло. А тут — пожалуйста, издается, да еще большими тиражами! Так в чем же дело, что не так с лейтенантом Шмидтом?

Женитьба на проститутке

Петру Шмидту с рождения светила блестящая флотская карьера. Отец — контр-адмирал, дядя — адмирал. Но, еще будучи кадетом мореходки, юный Петя будто сознательно решил все делать «вопреки» и «наперекосяк». Учился неважно, да еще был пойман, когда шарил по карманам шинелей своих однокашников. Правда, это ему сошло с рук. Ведь его уже и в мореходку записали как «Шмидта-3», представителя славной флотской династии. Тем более, что юный гардемарин и поет, и музицирует, и рисует. То есть он — натура творческая, а потому нервная и порывистая. Ничего, решило начальство училища, суровые корабельные будни и не таких обламывали. Но не тут-то было…

За время службы моряк поменял 17 кораблей: то из-за «неподходящего климата», то «по болезни», и в разгар этих бесконечных переводов/переходов совершил нечто, способное поставить крест на любой карьере…

Повстречав как-то в Петербурге, на Выборгской стороне, барышню «легкого поведения» с романтическим именем Доминик, Шмидт решает заняться ее перевоспитанием…

«Жаль мне ее стало невыносимо», — писал он в дневнике, вот и «решил спасти» беднягу: снял со счета 12 тысяч рублей (притом что сам, как мичман, получал 80 в месяц) и вручил ассигнации жертве социальной несправедливости (по желтому билету — мещанке Домне Гавриловне Павловой). А после, увидев, сколь много в ней «душевной грубости», решил: «отдать тут нужно не деньги, а всего себя». И… женился!

Вышел, конечно, скандал. Ведь невест для военных «утверждало» начальство (по моральным качествам и происхождению). Так что офицеры, от народнических идеалов люди весьма далекие, Петра не поняли. Он стал позором и для морского экипажа, и для своей родни.

Ну ладно сестры: те замужем, и у них другие фамилии, а братья? Бедолаги идут на уловки, пишутся вместо Шмидтов — Шмиттами. Родной отец не выносит позора, заболевает и вскоре умирает. Но жив-здоров дядя Петра, в то время — капитан императорской яхты. Он-то и заминает скандал, Петр остается во флоте и усиленно создает жене «обстановку, в которой она вместо людской грубости» встретит «внимание и уважение», «тащит» ее помимо воли «из трясины»…

А через год в семье появился сын Женя, единственный реальный ребенок из всех виртуальных «детей лейтенанта Шмидта». (Уж не ему ли «мстили» Ильф с Петровым своей сокрушительной иронией?) Некоторые эксперты вполне серьезно так думают. Но об этом позже…

«Вихри враждебные…»

Внезапно на Шмидта свалилось наследство от тетки. Он уходит в отставку, едет с женой и сыном в Париж, где зарабатывает как аэронавт Леон Аэр. Но терпит крушение, и воздушный шар продает. Опять флот, правда, теперь торговый, вновь переводы-переходы с корабля на корабль и, конечно, лечение, на этот раз в Нагасаки… Сына Петр Петрович обожает, учит фотографии и чтению. А вот жену к книжкам так и не приохотил. Она крутит романы на стороне и пилит мужа за неуживчивость с начальством, хотя сама в Нагасаки устроила скандал с японцем, хозяином съемной квартиры. Шмидт бежит в русское посольство, грозится японца застрелить. Он вообще часто скандалит. В Либаве на балу устроил драку и «запустил стулом в стекла» (писали в газетах). А как-то, услышав от сына, что ребят из его класса наказали за вольные разговорчики, бросился в гимназию и гонялся за директором с табуретом…

В 1904 году грянула Русско-японская война, и Шмидта призвали. Но… дядюшка списал его с боевого корабля.

Эх, сидеть бы лейтенанту тихо в провинциальном Измаиле вдали от фронта, но нет, неймется моряку: он крадет судовую кассу и пускается в бега. Но лишь только 2,5 тысячи рублей заканчиваются, сдается властям. Это уже потом советские пропагандисты придумали, будто бы те деньги были отданы на революцию. На самом деле, все до копейки проиграны на скачках…

Дядя растрату восполняет, и в ожидании суда Шмидт гуляет по Севастополю, где воздух свободы окутал скверы и бульвары: звучит запрещенная «Марсельеза», зреет матросская «буза», народ штурмует городскую тюрьму, требуя выпустить заключенных. Как романтик Шмидт мог оставаться в стороне? Да никак!

Раздаются полицейские залпы. А через два дня на похоронах погибших он клянется не уступать завоеванных «человеческих прав». При этом «за волоса хватаясь», бьется в конвульсиях — «обморок сшиб его без труда» (Борис Пастернак, 1927 год). Из-за припадка толпа восприняла оратора как мученика за идею, кадеты с эсерами — как прогрессивного офицера, принявшего сторону народа; а премьер Витте — как «психически больного человека», которым «руководило безумие». Шмидт арестован, но рабочие избирают его «депутатом Совета» и требуют освободить…

На следующий день лейтенант поднялся на крейсер «Очаков» и возглавил мятеж. Его 16-летний сын, покинув реальное училище, добрался до крейсера и стал рядом с отцом, который дал сигнал всем судам в порту — «Командую флотом. Шмидт», царю послал телеграмму, требуя созыва Учредительного собрания и планируя объявить себя главой Южно-Русской социалистической республики…

Но другие корабли мятеж не поддержали, и это «лишило Шмидта всякой энергии. С ним сделался (опять) припадок, и он уже ничего не мог предпринять…» (по словам социал-демократа Вороницына). Шмидт и сам называл себя быстро затухающим «фейерверком», горевал, что нет у него «выносливости», нужной для борьбы. При первых же залпах он покинул «Очаков», бросив мятежников. На небольшом, заранее приготовленном миноносце отец с сыном облачаются в робы, мажут лица сажей и прячутся в кочегарке.

Сын своего отца

Бегство не удалось. Женю по малолетству отпускают, Петра Петровича берут под стражу. Жена Домна пытается спасти его, пишет властям о невменяемости мужа, тот, однако, протестует. Возражают и эсеры: они уже начали возносить лейтенанта, а тут — на тебе: герой — и вдруг сумасшедший! Не пойдет. Левые партии нанимают для Шмидта адвокатов, а суд над ним превращают в идеологическую трибуну, по факту, блокируя оправдательный приговор. Лейтенанта и троих матросов приговаривают к смертной казни…

Из камеры смертников Шмидт строчит жалобы начальству: отчего первый раз допрашивали в робе, почему не дали стереть сажу со щек, и, наконец, проектирует собственный памятник — «На скале бросить якорь (корабельный, настоящий) не сломанный, как это принято делать на памятниках… и воткнуть в скалу флагшток с красным флагом из жести».

И ведь так и вышло! Именно такую скалу в 1923 году горсовет Севастополя воздвиг на могиле очаковцев! В конце концов, Петр Шмидт реально был единственным офицером, вставшим на сторону народа. Так почему же в 1928 году авторы «Золотого теленка» над ним смеялись?

Хорошо, не прямо над ним, так над его «потомками» — «тридцатью сыновьями» и «четырьмя дочками, глупыми, немолодыми и некрасивыми», которые вместе с Паниковским и Балагановым собрались «в московском трактире» на Сухаревке, решая, как разделить территорию на сферы влияния и получше вымогать денежки у простофиль… Выходит, все из-за Евгения Шмидта, который, мало того, что стал белоэмигрантом и на родину не вернулся (хоть власти предлагали не раз), так еще и издал в Праге книжку, где восклицал: «За что ты погиб, отец! Ужели для того, чтобы сын твой увидел, как… великая нация сходит с ума, как все более втаптываются в грязь те идеи, ради которых ты пошел на Голгофу?»

Да уж, такое, пожалуй, ни одна власть терпеть не станет. К тому же дожил Евгений хоть и в приюте для бедных, но аж до 1951 года, это ж сколько он еще наговорить мог! Вот и пошутили сатирики, не так чтобы зло, зато смешно. И пошли веселить народ виртуальные «дети лейтенанта Шмидта». А жуликам да воришкам, хоть и обаятельным, как известно, веры нет…

Людмила МАКАРОВА