Оборона Севастополя во время Крымской войны началась с грандиозной и уникальной в своем роде дуэли, в которой русские канониры противостояли не только сухопутной, но и морской артиллерии противника.

Так уж получилось, что и для русских, и для англо-франко-турецкой коалиции начальный этап битвы за Севастополь был временем упущенных возможностей. Впрочем, учитывая превосходство в численности сухопутных войск и артиллерии, союзники упустили гораздо больше.

Враг в Крыму

Вышедшая 5 сентября 1854 года из Варны армада союзников везла в Крым 28 тысяч французов, 24 тысячи англичан и 8 тысяч турок. Для транспортировки французы выделили 15 линейных кораблей (включая 4 винтовых), 5 парусных фрегатов, 35 военных пароходов, 80 парусных транспортов и 40 судов для перевозки провианта. Вклад англичан — около 150 коммерческих судов, плюс обеспечивавшие охрану 12 линейных кораблей и столько же фрегатов. Турки выделили 9 линейных кораблей и 4 парохода.

Черноморский флот насчитывал 14 линейных парусных кораблей, 6 фрегатов и 6 пароходофрегатов. Теоретически русские моряки могли попытаться проделать примерно то же, что англичане с блеском проделали в 1588 году против другой армады — Непобедимой испанской.

Но этот шанс был упущен, по официальной версии, из-за противных западных ветров, периодическим сменявшихся штилем. Но основная вина лежала на главнокомандующем сухопутными войсками и флотом в Крыму Александре Меншикове, который хотя и занимал ранее пост военно-морского министра, но, по ехидному замечанию одного из современников, никогда не командовал даже лодкой.

10 сентября союзники были у берегов Крыма, и здесь французы начали возражать против ранее выбранного места высадки в Каче, из которой шел сравнительно короткий путь на Севастополь. Аргументы потомков галлов сводились к тому, что нормальные герои всегда идут немного в обход, и после дополнительных рекогносцировок высаживаться решили близ Евпатории.

Место было выбрано удачно, тем более что в самой Евпатории союзники захватили на провиантских складах около 60 тысяч пудов зерна (запасов хватило союзникам аж на четыре месяца). Меншиков со своей 35-тысячной армией противнику не препятствовал, сославшись на невозможность «атаковать высаженные войска на плоском берегу, обстреливаемом с флота».

Преградить врагу путь он попытался на реке Альме и потерпел неудачу, поскольку, во-первых, не был Суворовым, а во-вторых, противник обладал почти двукратным численным превосходством.

Вполне предсказуемое поражение шокировало защитников Севастополя и вызвало эмоции, близкие к отчаянию. Уже 21 сентября (на следующий день после Альмы) фактический командующий Черноморским флотом вице-адмирал Владимир Корнилов предлагал атаковать вражеский флот и погибнуть с честью.

Поскольку все союзнические суда уже освободились от десантных войск, шансов на победу действительно не было, но подобный шаг грозил англо-французам большими потерями. Однако Меншиков в принципе не был создан для подобных шагов и принял решение затопить на входе в Севастопольскую бухту 5 старых линейных кораблей и 2 фрегата, перегородив таким образом вход в гавань.

Отдав этот приказ, он вывел главные силы армии в Бахчисарай, оставив для обороны Севастополя несколько пехотных частей и отряды, сформированные из оставшихся без кораблей матросов (общей численностью около 18 тысяч).

Роковое решение Раглана

Свой шанс захватить базу Черноморского флота с ходу союзники упустили по вине английского командующего лорда Раглана, который неожиданно начал возражать против идеи атаковать ближайшую к союзникам Северную сторону Севастополя. По его мнению, после высадки у Евпатории русские наверняка ее успели хорошо укрепить, а потому следовало обойти город и атаковать Южную сторону.

Здесь Раглан крупно ошибся, поскольку из-за противоречивых указаний Меншикова к укреплению города с суши защитники приступили с большим опозданием. Но когда картина надвигающейся катастрофы стала ясна, главные руководители Черноморского флота — Корнилов, вице-адмирал Павел Нахимов и контр-адмирал Владимир Истомин — взялись за дело с бешеной энергией. И выгаданные благодаря Раглану три дня оказались очень кстати.

Для обороны Южной стороны обустроили 34 малых бастиона и 8 больших, среди которых выделялся Малахов курган с возведенной на нем башней.

Французы же 24 сентября сделали первый подготовительный к штурму шаг, заняв Федюхины высоты. На следующий день Севастополь был объявлен на осадном положении, и той же ночью британский авангард вошел в Балаклаву, где неожиданно столкнулся с отважным сопротивлением греческого батальона из 110 солдат. Половина из них были взяты в плен после шестичасовой перестрелки, половина прорвались на соединение с Меншиковым.

Утром в Балаклавскую бухту вошел британский флот, а французы начали «обживать» западную часть Херсонесского полуострова, обустроив свою базу в Камышовой бухте.

Пока осаждающие развертывали силы, Нахимов вел работы по укреплению Корабельной стороны, получив деятельного и квалифицированного помощника в лице инженер-подполковника Эдуарда Тотлебена. Малаховым курганом занялся Истомин. Корнилов осуществлял общее руководство, уделяя особое внимание береговым батареям, которым, как он верно предположил, придется вступить в артиллерийскую дуэль с вражеским флотом.

Французы только 10 октября заложили 1-ю параллель в 400 саженях (одна сажень — 2,133 м) от 5-го бастиона, а в следующую ночь англичане (расположившиеся восточнее до обрывов Сапун-горы) отрыли траншеи в 700 саженях от 3-го бастиона. На самой Сапун-горе расположился генерал Боске, имевший правее себя восемь турецких батальонов.

Неспешность союзников частично объяснялась распространявшейся среди них холерой, а также проблемами с подвозом продовольствия. Другой проблемой было отсутствие единоначалия, поскольку главнокомандующий французский маршал Сент-Арно скончался буквально через несколько дней после битвы на Альме. По логике, как минимум временно его должен был заменить Раглан, но французский генерал Канробер не желал с этим мириться. Однако, когда русские начали производить вылазки и два французских батальона были выбиты с Рудольфовой горы, командование союзников засуетилось.

Союзнические свары

Рудольфову гору отбили, а 15 октября на французском пароходофрегате «Могадор» состоялось совещание, участники которого одобрили план штурма, набросанный контр-адмиралом Лайонсом.

Особый акцент делался именно на действиях флота, который по количеству орудий почти в девять раз превосходил число пушек на обращенных к морю фортах Севастополя (1340 против 152). Но эти форты были сложены из прочного инкерманского известняка с внутренней кладкой из бутовой плиты, в то время как англо-французские моряки могли рассчитывать только на деревянные борта своих кораблей.

Правильно оценивая риски, утром 16 октября находившийся на линейном корабле «Британия» вице-адмирал Дандас приказал подчиненным ему капитанам держаться от русских батарей на расстоянии, превышающем дальность стрельбы их орудий, и вести огонь последовательно.

По плану бомбардировки британские корабли должны были занять левый фланг артиллерийской позиции перед укреплениями Северной стороны, а французские — правый фланг перед бастионами Южной стороны Севастополя. Начать бомбардировку союзные эскадры должны были 17 октября в половине седьмого утра.

Однако буквально накануне вечером командующий французской эскадрой адмирал Гамелен сообщил британскому коллеге, что его «корабли не смогут стрелять слишком долго. Если же им придется прекратить огонь раньше, чем закончится артиллерийская подготовка наступления, противник может решить, что одержал верх над французами».

Ситуация еще больше усложнилась после того, как Канробер приказал Гамелену поставить корабли перед артиллерийской дуэлью на якорь в кильватерную линию напротив севастопольского берега. Это выхолащивало весь план Лайонса, предоставлявшего капитанам кораблей полную свободу маневра, при соблюдении только одного условия — последовательного огня по береговым фортам Севастополя.

Конечно, англичанам никто не запрещал действовать именно по этому плану, но без согласования с французами это было бессмысленно, поскольку привело бы к толкотне и опасности попасть под «дружеский огонь».

В конце концов, возобладала позиция Гамелена, но из-за необходимости вносить коррективы в диспозицию кораблей, в предписанное время огонь открыли только французские сухопутные батареи, к которым затем присоединились и британцы. Здесь превосходство союзников было совсем уж символическим — 120 тяжелых осадных орудий против 118 на русских бастионах.

Последнее «Ура!» Корнилова

Из воспоминаний участника обороны Георгия Славони: «Закипел бой ужасный: застонала земля, задрожали окрестные горы, заклокотало море… а в то же время и с наших батарей разразился адский огонь. …бомбы, каленые ядра, картечи, брандскугели… сыпались градом; треск и взрывы были повсеместны; все это сливалось в страшный и дикий гул; нельзя было различить выстрелов, было слышно одно только дикое и ужасающее клокотание; земля, казалось, шаталась под тяжестью сражающихся…»

Корнилов начал утро на 4-м бастионе и двух «подпирающих» его батареях. Проконтролировав подчиненных и поблагодарив их, он перешел на 5-й бастион, где уже находился Нахимов.

Около 9 часов Корнилов написал последний рапорт Меншикову, отметив тяжелое положение на 4-м бастионе, обстреливаемом одновременно англичанами и французами. Затем он направился на 6-й бастион, где положение было полегче. С него он вернулся домой и выслушал донесения.

В целом рапорты звучали удовлетворительно. Правда, часть вражеских снарядов долетала до Южной бухты, что привело к пожару на 80-пушечном «Ягудииле». Ответный огонь двух русских пароходофрегатов «Владимир» и «Херсонес» был менее результативен по причине невысокой дальнобойности орудий.

Зато еще до девяти утра были подавлены французские батареи на правом фланге, а чуть позже взорван пороховой склад, так что огонь галлы вели лишь время от времени.

Основная тяжесть бомбардировки сухопутных укреплений Севастополя легла на британцев, и они свою задачу вытягивали. К концу дня огонь на 3-м бастионе вели только два орудия. Не меньше доставалось и Малахову кургану, куда Корнилов и направился.

Здесь он выразил желание подняться на башню, частично уже разрушенную огнем трех батарей британцев. Его не пустили под каким-то предлогом, и он начал спускаться с кургана, выразив желание посетить Ушакову балку, в которой на случай штурма были сосредоточены Бутырский и Бородинский полки.

Корнилов направился к лошади, и в этот момент через его голову перелетело несколько ядер, а одно ударило в нижнюю часть живота и в верхнюю часть ноги. Теряя сознание, адмирал прошептал: «Отстаивайте же Севастополь!»

На перевязочном пункте он пришел в себя, попрощавшись с Истоминым.

Последнее, что он услышал, — это сообщение о том, что обстреливать Малахов курган продолжают только два английских орудия, остальные сбиты. Прошептав: «Ура, ура!», в начале двенадцатого адмирал скончался.

Нахимов попрощался с погибшим другом лишь вечером. На вверенном ему участке артиллеристы тоже смогли уничтожить пороховой склад французов.

Подвиг адмирала Нахимова

Вскоре после смерти Корнилова в бой вступили вражеские эскадры. Именно ее натиск и отразил принявший на себя командование адмирал Нахимов. Он сумел отразить натиск огромной объединенной англо-франко-турецкой эскадры.

52 британских, французских и турецких корабля вытянулись в линию от Херсонесской бухты до башни Волохова. Опасаясь огня русских по такелажу, на многих кораблях сняли брам-стеньги, а весь запасной рангоут и паруса отправили на фрегат «Вулкан». При полном штиле паровые корабли двигались самостоятельно, а вот парусники приходилось буксировать пароходам, которые швартовались к бортам, недоступным для огня русских орудий.

По сигналу «Франция смотрит на вас» первым открыл огонь «Вилле де Париж». Союзники пытались стрелять на дистанциях, недоступных для русских береговых орудий, но, как только дистанция сбивалась, получали свою порцию «горячих».

Около двух часов пополудни боевую линию покинул британский линейный корабль «Юпитер», затем «Альбион» и «Аретуза». При этом «Альбион» загорелся и едва не утонул. Все три корабля пришлось отправить на ремонт в Константинополь.

Затем пожар вспыхнул на «Кинге», «Лондоне» и «Агамемноне» — все они тоже вышли из боя. «Спайтфуль» из-за повреждений едва держался на плаву. «Родней», пытаясь увернуться от огня, сел на мель.

И примерно в это же время на воздух взлетел британский пороховой склад.

Один из французских офицеров писал о русских канонирах: «Их огонь был убийствен и меток, их пушки бьют на большое расстояние, и если русские принуждены были на минуту прекратить огонь под градом метательных снарядов, осыпавших их амбразуры, то они тотчас же возвращались опять на свои места и возобновляли бой с удвоенным жаром. Неутомимость и упорное сопротивление русских доказали, что восторжествовать над ними не так легко, как предсказывали нам…»

Также многие участники отмечали, что благодаря умелому размещению артиллерийских батарей огонь русской артиллерии был более результативен, чем стрельба союзников. Это суждение вряд ли можно признать бесспорным. По официальным русским данным, убитыми и ранеными выбыли из строя на сухопутных батареях 1112, а на береговых батареях — 138 человек. И среди погибших был Корнилов.

Союзники показали свои потери примерно в 1 тысячу человек убитыми и ранеными, и цифра эта примерно соответствует действительности.

Однако в стратегическом плане для союзников это была неудача. От идеи штурма в ближайшие недели (а как показали дальнейшие события — месяцы) пришлось отказаться, приступив к планомерной осаде. Участие же союзного флота непосредственно в боях оказалось свернуто. Уже на следующий день все поврежденные береговые укрепления были восстановлены.

Олег ПОКРОВСКИЙ