Памятник Николаю I в Петербурге украшен четырьмя барельефами, запечатлевшими самые знаковые события его царствования. Одно из этих событий — Холерный бунт 1831 года.

Севастопольский пролог

Эпидемии — это всегда неприятно. Но в России меры, которые предпринимала власть для борьбы с эпидемиями, порой приводили к восстаниям и бунтам. Так, например, произошло в годы правления Николая I.

В 1828 году по южным районам страны прокатилась пандемия чумы. В связи с этим вокруг морской базы в Севастополе был установлен жесткий карантинный режим. Все прибывавшие в город должны были провести в карантинной зоне две-три недели, а подвоз продуктов осуществлялся под контролем военных властей, что, конечно, сказалось на ценах.

В таком режиме город существовал два года, поскольку карантин периодически продлевали, ссылаясь уже не на чуму, а на катившуюся со стороны Астрахани эпидемию холеры.

В марте 1830 года жителям Севастополя на две недели вообще запретили покидать дома. По истечении срока запрет сняли, но потом снова восстановили, причем исключительно для Корабельной слободы, заселенной простонародьем.

Поскольку запрет игнорировался, слободу окружили двумя пехотными батальонами. Жители, в свою очередь, сформировали нечто вроде отрядов самообороны. Фактически в городе установилось двоевластие, для ликвидации которого губернатор Николай Столыпин решил задействовать дополнительные части.

Однако, как только 3 июня на улицах появились дополнительные караулы, толпы севастопольцев атаковали дом губернатора и адмиралтейство. Столыпина толпа растерзала, прочие чиновники и офицеры подвергались избиениям.

На следующий день коменданту Андрею Турчанинову сунули под нос пачку подписанных докторами и офицерами бумажек, из которых следовало, что ни чумы, ни холеры в городе нет.

Турчанинов распорядился о снятии карантина. Вступившая через два дня в город 12-я дивизия генерала Василия Тимофеева восстановила порядок, тем более что никакого организованного сопротивления не оказывалось. Севастопольцы добивались лишь снятия карантина, а не делали революцию.

Своей цели они добились, но семь человек были казнены, а еще около тысячи горожан и матросов отправились на каторгу.

Энергичные, но нелепые меры

В масштабах страны борьба с эпидемией была поручена министру внутренних дел Арсению Закревскому, который, по отзывам современников, «принял очень энергичные, но совершенно нелепые меры, всю Россию избороздил карантинами — они совершенно парализовали хозяйственную жизнь страны, а эпидемии не остановили».

28 сентября 1830 года, узнав о вспышках холеры в Москве, царь отправился в Первопрестольную. Его появление пресекло назревавшую панику, хотя, по официальным данным, к 13 ноября холерой заразились 4500 москвичей, из которых умерли 2540.

Но царь не мог побывать во всех городах. Скажем, в Тамбове его не было. И там пятитысячная толпа, возмущенная жесткими мерами губернатора Ивана Миронова, разнесла городскую больницу, а самого губернатора захватила в плен, из которого он был освобожден отрядом конных жандармов.

Взбешенный Миронов приказал батальону губернской стражи открыть огонь, но пожилые солдаты его не послушались. Порядок в городе восстановили только после прибытия регулярных частей. Двоих зачинщиков отправили на каторгу, еще восьмерых били шпицрутенами.

«На колени! Мерзавцы!»

С новой силой эпидемия холеры вспыхнула весной 1831 года. Петербургский генерал-губернатор Петр Эссен распорядился учредить карантин на дальних подходах к столице — в Новой Ладоге, Гдове, Нарве.

14 июня 1831 года врач Дмитрий Бланк выявил первых заболевших. Уже через неделю число больных превысило три тысячи, из которых почти половина скончались.

Холера била прежде всего по простонародью, в то время как царь и двор разъехались по загородным резиденциям. Гвардейские части отправились в летние лагеря, так что в распоряжении Эссена остались только конные жандармы, лейб-гвардии Саперный батальон да батальон измайловцев.

По столице ходили слухи о том, что доктора-немцы специально травят православных русских людей, вероятно, работая на поляков, которые в это время как раз восстали.

22 июня собравшаяся на Сенной площади толпа устремилась к главной холерной больнице. Погром превратился в массовое убийство врачей, среди которых оказался и доктор Дмитрий Бланк (его брат Александр чудом спасся; Александр Бланк, между прочим, был дедом Ленина).

Пациентам объясняли, что их спасают от гибели, и выталкивали на улицу, а тех, кто не мог двигаться, прямо в кроватях несли в Спасскую церковь.

Эссен, узнав о случившемся, приказал войскам двигаться к месту событий, а сам выехал в открытой коляске. На Садовой коляску остановили. Народ, услышав, что губернатор говорит с немецким акцентом, решил тут же расправиться с Эссеном. К счастью, вовремя подоспели измайловцы.

К вечеру гвардия сумела восстановить порядок.

Утром следующего дня на Сенную площадь отправился сам Николай I. Там уже собиралась толпа, чтобы возобновить погромы, но появление государя привело ее в чувство. По официальной версии, царь повелел всем снять шапки и прочитал нотацию: «Вчера были учинены здесь злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно русскому народу, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков». Народ повалился на колени и каялся. По другой, менее официальной версии, речь государя началась со слов «На колени! Мерзавцы!» и состояла преимущественно из нецензурных выражений.

Так или иначе, наслаждаясь произведенным впечатлением, государь пообещал всем прощение. И действительно, по делу о Холерном бунте в столице к суду никто не привлекался.

Губерний много, а царь один

Жители военных поселений в Старой Руссе (Новгородская губерния) представляли собой нечто среднее между солдатами и крестьянами. И здесь тоже все начиналось со слухов, причем отравителями называли не только докторов, но и офицеров, которые якобы морили людей в карантинах, а кроме того, раскидывали яд по колодцам и дорогам. Рассказы высланных из Петербурга рабочих о том, как они «кольями выгоняли холеру», поселяне восприняли в качестве призыва к действию.

Вечером 22 июля командир военно-рабочего батальона майор Розенмейер дал приказ, чтобы его подчиненные, произведя окуривание казарм, переночевали на улице. К утру некоторые из них заболели, и выслужившийся из рядовых поручик Соколов использовал этот факт для «разогрева» сослуживцев.

Поселяне избивали офицеров, а городской лекарь Вагнер был убит прямо в своей постели. Пытавшемуся урезонить толпу генералу Мевесу разбили голову о мостовую. Равняясь на солдат, обыватели растерзали известного своими мздоимствами полицмейстера Манжоса.

В последующую неделю волнения перекинулись на окрестные поселения. Главный военный начальник уезда генерал Николай Леонтьев стянул в Старую Руссу войска, но 2 августа был атакован мятежниками и убит вместе со своим штабом. В общей сложности погибло более 100 врачей и офицеров.

Порядок восстанавливали постепенно. 6 августа в Новгород прибыл Николай I, наградивший учителей и кантонистов Военно-учительского института, которые не выдали бунтарям своих начальников. И лишь 7 августа переброшенные из Новгорода и Гатчины батальоны открыли огонь по бесчинствующей толпе в Старой Руссе.

Власть предпочитала умалчивать о мятежах в армии, хотя общее число осужденных превысило три тысячи. Диапазон наказаний варьировался от разжалования и ссылки в Сибирь до кнута с каторгой.

Мятежи 1830-1831 годов в очередной раз подтвердили пушкинский тезис о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». А заодно укрепили веру поэта в просвещенного самодержца — Николая I. Пушкин даже написал стихотворение «Герой», в котором, не называя царя по имени, отметил, что настоящий герой поступает именно так, как Николай: утихомиривает страсти, ходит между больничными кроватями «и в погибающем уме рождает бодрость».

Жаль, что одного царя на все губернии не хватало.

Дмитрий МИТЮРИН