Во французском энциклопедическом словаре Ларусса (1903 год) одна из статей начинается так «Иван IV Грозный — русский царь (1530-1584). прозванный за свою жестокость Васильевичем». Этот пример иллюстрирует уровень пропагандистских штампов, закрепившихся на Западе и в отношении России в целом, и в отношении указанного персонажа в частности.

Конечно, Иван Грозный не был правителем безгрешным и добрым. Но и превращать его в исчадие ада несправедливо. Сухая статистика свидетельствует, что количество казненных по его приказу подлинных и мнимых врагов не только сопоставимо, но и уступает количеству казненных в эту же эпоху в ходе внутриполитических и религиозных репрессий во Франции, Англии или Священной Римской империи. Но французских и английских монархов упрекают лишь в перегибах и тут же делают скидку на суровые нравы эпохи.

Смертельная обида

Для заклейменного «тираном» Ивана Васильевича скидок не предусмотрено. Хотя, в отличие от своих европейских коллег, чаще он все же истреблял врагов внешних, а не собственных подданных. Проблема в том, что этими внешними врагами были не только азиаты, но и представители «просвещенной Европы», уже в то время прекрасно освоившей не только приемы обычной войны, но и ведение войны информационной.

Заявку на то, что Москва должна стать самостоятельным центром силы, 17-летний Иван IV сделал в уже 1547 году, когда венчался на царство.

По средневековой европейской традиции самостоятельная государственность начиналась с того, что европейский монарх не мытьем, так катаньем получал корону от императоров либо Византии, либо Священной Римской империи.

Иван IV корону ни у кого не просил и на царство венчался сам, сославшись на то, что католическая Священная Римская империя православной Руси не указ, а православная Византийская империя уничтожена турками. Константинопольский патриарх Иоасаф II признал процедуру законной и возразить Европе, которую русский царь по факту просто проигнорировал, было нечего. Но смертельная обида, конечно, осталась.

Поворчав и поскандалив, западные монархи титул все же признали. Первыми — англичане в 1555 году, за это получившие для своей московской компании торговую монополию. А вот споры с Польшей закончились только после Смутного времени.

Москва для поляков-католиков была конкурентом в борьбе за гегемонию в Восточной Европе, хотя в эти разборки с удовольствием встревала и протестантская Швеция.

Призом в борьбе трех держав должен был стать Ливонский орден. Сегодняшние западные историки представляют этот огрызок «съеденного» поляками Тевтонского ордена безобидным, передовым и демократическим государством. В реальности рыцари-крестоносцы выжимали соки из прибалтийских крестьян, а тамошнее немецкое купечество паразитировало на торговом пути, связывавшем Московское царство с Северной Европой.

Иван IV конфликтов с западными соседями избегал, считая более насущной задачей борьбу с осколками Золотой Орды — казанскими, астраханскими, крымскими и сибирскими татарами.

Самостоятельное правление он начал с успешных внутренних реформ, пытаясь модернизировать не только систему государственного управления, но и экономику.

Ливонская «затычка»

Каннибализм русских в Литве во время русского вторжения. Такие гравюры массово выпускались в Германии в XVI веке

Едва венчавшись на царство, Иван поручил немецкому купцу Гансу Шлитте завербовать в Европе «мастеров и докторов, которые умеют ходить за больными и лечить их, книжных людей, понимающих латинскую и немецкую грамоту, мастеров, умеющих изготовлять броню и панцири, горных мастеров, знающих методы обработки золотой, серебряной, оловянной и свинцовой руды, людей, которые умеют находить в воде жемчуг и драгоценные камни, золотых дел мастеров, ружейного мастера, мастера по отливке колоколов, строительных мастеров, умеющих возводить каменные и деревянные города, замки и церкви, полевых врачей, умеющих лечить свежие раны и сведущих в лекарствах, людей, умеющих привести воду в замок, и бумажных мастеров».

Шлитте завербовал три сотни таких специалистов. Первую группу ливонцы арестовали в Вендене, пять лет держали в тюрьме, а потом определили на службу ордену. Вторая группа попыталась пробраться на Русь через Любек, но этот город входил в Ганзейский союз, интересы которого совпадали с интересами Ливонского ордена. Шлитте по надуманному обвинению посадили в тюрьму, а другим специалистам проезд в Москву перекрыли. Некий ремесленник Ганц пустился в дорогу на свой страх и риск и был казнен ливонскими рыцарями.

Иван, поглощенный кампанией против Казани, эту оплеуху стерпел, что в Европе восприняли как свидетельство слабости. И в 1554 году шведы, вроде бы не имевшие к Московскому царству никаких территориальных претензий, решили силой «подвинуть» границу в Приневье. Неспровоцированное нападение было отбито силами одного новгородского наместничества и чуть не стоило нападавшим потери Выборга. Иван, впрочем, согласился на сохранение «статус-кво», но мир был подписан не им, а все тем же новгородским наместником, что как бы указывало шведам на их более чем скромное место.

К этому времени уже были покорены Казань с Астраханью, и царь решил предъявить счет Ливонскому ордену. Историю с Гансом Шлитте он поднимать не стал, поскольку, при всем цинизме действий ливонцев, международных или двусторонних договоров они не нарушали. Зато припомнил историю о так называемой «юрьевой дани» — контрибуции, которую орден обязался ежегодно выплачивать еще по мирным договорам времен Ивана III и Василия III. Выплаты не производились больше 50 лет, и, с учетом процентов, сумма успела набежать изрядная.

За выход к морю

Первые переговоры ливонцы начали в хамском тоне, но быстро сообразив, что дело пахнет реальной войной, закончили мольбами о новой отсрочке. Царь на отсрочку не соглашался, поскольку намеревался завоевать всю Ливонию с тем, чтобы торговать с Европой напрямую. Выход к Балтике через южное побережье Финского залива у Москвы уже имелся, но земли были глухие, и чтобы возвести на них порт, требовались большие вложения, да еще дополнительные усилия, чтобы перетянуть торговые потоки из Нарвы. В общем, имея удобный столь повод, Иван IV решил забрать всю Ливонию силой.

И у него это получилось. В 1561 году орден был разбит. Московское царство получило удобный выход на Балтику через Нарву, а также восток нынешних Эстонии и Латвии. А еще оно получило двух новых противников.

Последний ливонский магистр Готхард Кетлер, закрепившись на юго-западе Латвии, объявил о создании Курляндского герцогства, вассального по отношении к польской короне. Ввязалась в борьбу и Швеция, решившая наложить лапу на западную Эстонию с Ревелем (Таллином).

Иван попытался занять эти территории, организовав марионеточное Ливонское королевство во главе с датским принцем Магнусом, хотя партнером тот был крайне ненадежным и лживым.

Враждовавшие со шведами датчане вообще оказались теми еще союзниками. Например, поступивший на русскую службу капитан Карстен Роде захватил в качестве капера 22 вражеских судна. Но, когда в 1570 году датский король начал со шведами переговоры о сепаратном мире, захваченные «корсарами Ивана Грозного» корабли конфисковали, а самого Карстена Роде арестовали. Царю оставалось такому поведению союзников «весьма удивляться». Действовать против внешних врагов активнее он не мог, поскольку в самой Москве приходилось укрощать боярскую оппозицию. И это была борьба отнюдь не с одними фантомами.

Честнейшие предатели

Московская знать традиционно косилась в сторону Польши и Литвы, где аристократия вертела монархами. Как далеко бояре могут зайти, Иван IV понял по эпизоду с другом юности Андреем Курбским, который до своего побега в Польшу (1564) передал врагу информацию, приведшую к потере замка Гельмед и поражению русских войск под Чашниками. Именно после побега Курбского царь и развязал опричный террор, обрушивая его на правых и виноватых.

Принято считать, что осуществлявшие террор опричники подбирались в основном из незнатных бояр, но значительную прослойку среди них составляли также наемники-иностранцы.

И здесь стоит обратить внимание на современников, с рассказов которых в Европе и сложился образ царя — садиста и психопата. Кто же они, эти благородные и кристально честные люди?

Дворянин из Померании Альберт Шлихтинг попал в русский плен при взятии литовской крепости Езерище. В Москве служил переводчиком и секретарем у личного врача Ивана IV Арнольда Линдзея. Выехав в 1570 году в Польшу, написал по сути своей откровенно пропагандистское сочинение «о жизни и тирании государя Ивана».

Бывшие подданные ливонского ордена Элерт Крузе и Иоганн Таубе, попав в плен, также, не колеблясь, присягнули русскому царю, были приставлены соглядатаями к принцу Магнусу, но повели собственную игру, сливая секретную информацию противнику. Когда угроза разоблачения стала очевидной, попытались поднять мятеж в Дерпте (Тарту), потерпели неудачу и едва унесли ноги к полякам. В общем, сплошь дважды предатели, такие же как Генрих фон Штаден.

Этот авантюрист, потерпев неудачу в торговых операциях, примкнул к отряду польских мародеров, с которыми поссорился из-за добычи, после чего и перешел в русское подданство. Пристроился толмачом в Посольский приказ. Участвовал в опричном погроме Новгорода (1570), где вволю пограбил, а также в кампании против крымских татар, где бежал с поля сражения (1571).

Заработав большие деньги на винокурении, вернулся в 1576 году в Германию, где правильно уловил текущую конъюнктуру. Новый польский король Стефан Баторий готовил масштабный поход на Москву, предварив его мощной информационной кампанией. По Европе распространялись набранные крупным шрифтом и снабженные примитивными иллюстрациями брошюрки, живописавшие преступления московского царя. Но это была продукция для толпы.

Штаден выдал «товар» для элиты, ратуя за то, чтобы помощь польскому королю в его борьбе с «варварами» оказал Рудольф II, император Священной Римской империи.

Именно для него автор расписал, как можно будет управлять оккупированной Московией. Местных жителей следовало согнать в замки и города, откуда иногда выводить на работы, «но не иначе, как в железных кандалах, залитых у ног свинцом». Определенно, Гитлеру было чем вдохновляться.

Эти «европейские партнеры»

Когда же иностранные авторы не отрабатывали русофобские заказы, тональность их произведений менялась радикально.

Например, Михалон Литвин писал об Иване IV: «Свободу защищает он не сукном мягким, не золотом блестящим, а железом, народ у него всегда при оружии, крепости снабжены постоянными гарнизонами, мира он не высматривает, силу отражает силой, воздержанности татар противопоставляет воздержанность своего народа, трезвости — трезвость, искусству — искусство».

Венецианский посол Липпомано представлял Ивана Грозного праведным судьей и никаких зверств не поминал. Аналогичный отзыв оставил и посол Священной Римской империи Даниил фон Бухау.

Наверное, такие отзывы повлияли на решение Рудольфа II не лезть в русскую авантюру, хотя, скорее всего, императора больше тревожила турецкая угроза, для борьбы с которой русские могли пригодиться.

Критично, но доброжелательно оценивали московского царя англичане Ченслер, Адамс, Дженкинсон, особо отмечая, что он пользуется любовью простого народа.

Правда, в 1570 году царь обиделся на отказ королевы Елизаветы заключить между двумя странами «вечное докончанье» о тесном военнополитическом союзе, а также о взаимном предоставлении убежища в случае мятежа подданных. У Московской компании Иван отобрал часть привилегий, но потом вернул их обратно. Стороны поняли, что погорячились, а умная королева Елизавета научилась обходиться в переписке с царем без характерного для британцев снобизма.

Ливонскую войну Иван Грозный проиграл из-за предательства Магнуса и полководческих успехов Стефана Батория. Правда, взять Псков в 1581 году Баторий так и не смог, что не помешало художнику Яну Матейко изобразить его триумфатором, свысока взирающим на униженных русских послов. Царю пришлось отказаться от ливонских земель и выхода к Балтийскому морю. Впрочем, выход на Балтику вернули уже при его сыне. И вообще, за время правления Ивана Грозного территория Московского царства увеличилась в два раза.

Упершись на Западе в глухую польско-шведско-немецкую стену, Россия расширялась на восток. И, наверное, если бы из-за этой стены не раздавались одни угрозы и не приходили бы в каждом веке «вооруженные силы объединенного Запада», стала бы Московская Русь азиатской державой. К добру или к худу — судить трудно.

Дмитрий МИТЮРИН