Согласно «Советской исторической энциклопедии» 1971 года, Иван Осипович Сусанин (?-1613 г.), крестьянин деревни Деревеньки близ села Домнино Костромского уезда, — легендарный герой освободительной борьбы русского народа против польских интервентов, происходившей в начале XVII века.

Каноническая версия подвига Сусанина

Зимой 1612/13 гг. Сусанин был взят в качестве проводника отрядом польской шляхты до села Домнино — вотчины Романовых, где находился избранный на престол царь Михаил Федорович.

Сусанин намеренно завел отряд в непроходимый болотистый лес, за что был замучен врагами. Память о герое сохранилась в устных народных сказаниях и преданиях. Его подвиг отражен в художественной литературе и опере М.И. Глинки «Иван Сусанин» («Жизнь за царя»). В Костроме установлен памятник Сусанину.

То же самое сказано и в «Большой советской энциклопедии» 1976 года, а также в «Новом энциклопедическом словаре» 2006 года, только польская шляхта (т. е. дворяне) в нем уже не упоминается, там фигурируют лишь «польские интервенты».

Народные предания уточняют: разыскивая село Домнино, поляки заблудились и пришли в Деревеньки, где Сусанин жил вместе с дочерью Антонидой и зятем Богданом Собининым. Шляхтичи приказали Ивану вести их в Домнино. Тот согласился, но, решив спасти жизнь государя, послал Собинина с заданием предупредить Михаила Федоровича о злом умысле поляков. А сам повел отряд не к Домнину, а в противоположную сторону.Царские грамоты подтверждают подвиг

Известны две грамоты царя Михаила, в которых говорится о подвиге костромского крестьянина. Первая — от 30 ноября 1619 года. Из нее следует, что царь, по совету своей матери, старицы (т. е. монахини) Марфы Ивановны, награждает льготами крестьянина села Домнино Костромского уезда Богдана Собинина «за службу к нам и за кровь и за терпение тестя его Ивана Сусанина».

Вот что сказано в этой грамоте:

«Как мы, великий государь, были на Костроме и в те поры приходили в Костромской уезд польские и литовские люди, и тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина, литовские люди изымали и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, были, и он, Иван, ведая про нас, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в ту пору были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти».

Вторая грамота составлена 30 января 1633 года, уже после смерти Богдана Собинина, в связи с тем, что село Домнино и ближайшие деревни (в том числе Деревеньки) были пожертвованы матерью царя Спасскому монастырю. Взамен Михаил Федорович жалует вдову Собинина Антониду с детьми Данилкой и Костькой другими землями и предоставляет различные льготы Антониде, ее детям, внукам и всем другим потомкам «за терпение и за кровь и за смерть отца ея Ивана Сусанина».

Подлинность этих грамот никто не оспаривает. Тем более что их неоднократно подтверждали последующие царствующие особы. Никто не сомневается и в том, что Иван Сусанин погиб мученической смертью.

А вот от чьих рук он погиб и при каких обстоятельствах — об этом у историков единого мнения нет.

Версия историка Костомарова

К «сомневающимся» можно отнести одного из известных исследователей российской истории — Николая Ивановича Костомарова (1817-1885 гг.), члена-корреспондента Петербургской академии наук.

Вот что писал он, например, в статье, которая так и называлась — «Иван Сусанин»:

«До XIX века никто не думал видеть в Сусанине спасителя царской особы и подвиг его считать событием исторической важности, выходящим из обычного уровня». Автора удивляет, что «об этом происшествии нет ни слова у современных [ему] повествователей, как русских, так и иностранных».

Вызывает недоумение Костомарова и следующий факт:

«Грамота Богдашке Собинину дана почти через восемь лет после того времени, когда случилась смерть Сусанина. Есть ли возможность предположить, что новоизбранный царь мог столь долго забывать такую важную услугу, ему оказанную? Конечно, он о ней не знал. Это мы тем более имеем право признавать, что Михаил Федорович, по восшествии своем на престол, тотчас же награждал всех, кто в печальные годины испытания благоприятствовал его семейству; таким образом в марте 1614 года получили обельную грамоту [т.е. освобождающую от податей и повинностей] крестьяне Тарутины за то, что оказывали расположение к Марфе Ивановне, когда она была сослана в заточение при царе Борисе [Годунове]. Услуга, конечно, значительная, но услуга Сусанина, если бы она была в то время известна, достойна была бы в сто раз важнейшей признательности. Отчего же так долго забыт был подвиг, который имел более всех прав на царское внимание?»

И далее, как бы суммируя все эти странности, Костомаров формулирует следующую, наиболее достоверную — с его точки зрения — версию событий:

«Могло быть, что в числе воров [т. е. бандитов, разбойников], напавших на Сусанина, были литовские люди, но уж никак тут не был какой-нибудь отряд, посланный с политической целью схватить или убить Михаила. Это могла быть мелкая стая воришек, в которую затесались отсталые от своих отрядов литовские люди. А такая стая в то время и не могла быть опасна для Михаила Федоровича, сидевшего в укрепленном монастыре [в Костроме] и окруженного детьми боярскими. Сусанин на вопросы таких воров смело мог сказать, где находится царь, и воры остались бы в положении лисицы, поглядывающей на виноград.

Но предположим, что Сусанин, по слепой преданности к своему боярину, не хотел ни в каком случае сказать о нем ворам: кто видел, как его пытали и за что пытали?

Если при этом были другие, то воры и тех бы начали тоже пытать, и либо их, так же как Сусанина, замучили бы до смерти, либо добились бы от них, где находится царь. А если воры поймали его одного, тогда одному Богу оставалось известным, за что его замучили. Одним словом, здесь какая-то несообразность, что-то неясное, что-то неправдоподобное.

Страдание Сусанина есть происшествие само по себе очень обыкновенное в то время. Тогда козаки [т. е. воры, бандиты] таскались по деревням и жгли и мучили крестьян. Вероятно, разбойники, напавшие на Сусанина, были такого же рода воришки, и событие, громко прославленное впоследствии, было одним из многих в тот год.

Через несколько времени зять Сусанина воспользовался им и выпросил себе обельную грамоту. Путь, избранный им, видим. Он обратился к мягкому сердцу старушки (Марфы Ивановны), и она попросила сына. Сын, разумеется, не отказал заступничеству матери. В тот век все, кто только мог, выискивал случай увернуться от тягла!»

Приносим извинения за столь большую цитату и отметим весьма важный момент: Костомаров не сомневается, что после бегства из Московского Кремля Михаил вместе с матерью сразу направился в Кострому и укрылся за стенами Ипатьевского монастыря. То есть в то время, когда на Михаила якобы «охотились» поляки, в Домнине его не было! И место пребывания только что избранного царя ни для кого не являлось тайной, а если это интересовало какую-нибудь «международную» шайку бандитов (они же — козаки), то получить нужную информацию они могли, не прибегая к насилию, у первого же — ну, у второго — встречного. Только вряд ли даже самые отчаянные предводители такой шайки решились бы ради убийства Михаила штурмовать и, тем более, осаждать хорошо укрепленный монастырь, охраняемый сильным гарнизоном.

И еще: зачем бандитам нужно было убивать юного, еще не вступившего на престол царя? Он что, сидя в Костроме, мешал им грабить селян? А в то, что убив Михаила, они тем самым хотели послужить польскому королю, тоже трудно поверить — вряд ли чувство патриотизма было свойственно подобному разношерстному сброду.

Мнение академика Соловьева

Защищая версию подвига Сусанина ради спасения царя, Костомарову пытается возражать другой не менее именитый историк — Сергей Михайлович Соловьев (1820-1879 гг.), академик Петербургской академии наук, ректор Московского университета. Но и он утверждает:

«21 февраля 1613 года был последний собор: …все указывали на одного человека, шестнадцатилетнего Михаила Федоровича Романова, сына митрополита Филарета Никитича.

Михаил Федорович жил в это время в Костроме, в Ипатьевском монастыре, с матерью, монахинею Марфой Ивановной. 13 марта соборные послы приехали в Кострому, а на другой день, 14-го числа пошли в Ипатьевский монастырь с крестным ходом и со всеми костромичами. Услыхавши от послов просьбу ехать в Москву и царствовать, Михаил отказался. Послы долго упрашивали Михаила и мать его. Тогда Марфа Ивановна благословила сына».

А далее Соловьев пишет: «Большие разбойничьи шайки, составленные из поляков и русских, скитались по разным местам; им была очень нерадостна весть, что избран царь всею землею, что земля поэтому скоро успокоится и безнаказанно разбойничать, как прежде, будет нельзя. Одна из таких шаек решилась схватить и умертвить Михаила, но не знала, где он живет; ей попался крестьянин Иван Сусанин из Костромского уезда села Домнина, принадлежавшего Романовым; разбойники стали пытать Сусанина страшными пытками, чтоб он сказал, где живет Михаил. Сусанин знал, что он в Костроме, но не сказал, и был замучен до смерти».

Таким образом, Соловьев, сам того не желая, подтверждает, что Сусанин не посылал Собинина в Домнино к Михаилу, поскольку того там просто не было, и что Сусанин никуда не провожал бандитов и не заводил их ни в какой непроходимый лес.

И вряд ли могло быть так, что разбойники (а ведь среди них были и русские!) про собор и про избрание Михаила знали, а про то, что он пребывает в Костроме и именно туда отправились послы от собора, чтобы призвать его на царство, — не знали. И уж совсем нелепо предполагать, что Сусанина пытали, чтобы выяснить, где находится эта самая Кострома и как до нее добраться.

Так что наиболее вероятной представляется та версия гибели Сусанина и происхождения царских грамот, которую предлагает Костомаров.

Вадим ИЛЬИН