Поздней весной 1957 года нас, второкурсников, собрали в актовом зале Военмеха и объявили, что на ближайшие несколько месяцев мы добровольцами отправляемся на целину, в подшефную Ленинграду Кокчетавскую область Казахстана.

Освоение целинных земель на востоке Российской империи началось ещё на рубеже XIX-XX веков. Мощным толчком для этого послужило открытие Транссибирской железнодорожной магистрали. А в 1950-х годах о целине вспомнили не от хорошей жизни: уже много лет советская страна, бывшая некогда житницей Европы, покупала зерно у ненавистных буржуев. Вынести этого трепетная душа тогдашнего генсека Хрущёва никак не могла. После некоторых споров в Кремле было решено: будем пахать целину!

Комсомол ответил: есть!

Сразу же шефство над целиной и всем, что с ней связано, принял Ленинский комсомол. Со всех концов огромной страны в целинные районы потянулись эшелоны. Кто-то ехал в обычных пассажирских вагонах, кто-то в теплушках, а кто-то и в вагонах с зарешёченными окнами. Контингент будущих новосёлов-целинников был весьма пёстрым. Прибывали целые воинские подразделения, были недавние солдаты, закончившие срочную службу и поверившие в радужные перспективы целинной жизни, а также недавние обитатели ГУЛАГа — зеки.

Немало было и настоящих добровольцев, покинувших свои прозябающие в полунищете колхозы Средней полосы России. Встречались и романтики — искатели приключений. Из крупных городов на целину выселялись хулиганы, проститутки и иной нежелательный для городов элемент. В осваиваемых регионах практически отсутствовала инфраструктура: не было ни дорог, ни зернохранилищ, ни ремонтных баз. Вся кампания проходила в форме борьбы, борьбы не на жизнь, а на смерть, порою в буквальном смысле. Немало людей гибло ещё в начале эпопеи: трактора и машины проваливались под лёд при форсировании незнакомых рек, люди замерзали в палатках, разбитых в голой степи, гибли в многочисленных техногенных авариях. Опыта не было, людей не хватало, особенно в страду — время уборки урожая. Тогда к осёдлым целинникам присоединялись десятки тысяч сезонных работников. Вспомнили и о студентах.

Жизнь студенческая

В начале июня 1957 года мы, только что закончившие проведённую в ускоренном порядке сессию за четвёртый семестр, разместились в ожидавшем нас на запасных путях станции Московская-Товарная эшелоне. Состав состоял примерно из двух десятков так называемых теплушек. В каждой — нары человек на 20, соломенные тюфяки. В пути пробыли восемь или девять суток. Наш эшелон (как и сотни аналогичных) находился под эгидой военкоматов. Кормили нас военные в пунктах питания, развёрнутых на крупных станциях, на путях которых порой скапливались десятки эшелонов.

Все они, страшно похожие друг на друга, двигались вне всякого расписания, что становилось причиной (а иногда и сознательным поводом) для того, чтобы отстать от своего поезда. Если такое случалось (а с автором и его двумя товарищами это «случилось» в Свердловске), шли к военкомовским вокзальным людям, плакались и просили о помощи. И они помогали — внедряли в скорые поезда попутного направления, иногда ещё и предварительно накормив. Так и наша троица, обогнав родной эшелон, сошла в Кургане и часа три гуляла вокруг вокзала, ожидая своих. Наконец добрались до цели.

Со станции Тайнча Кокчетавской области грузовики часа за 3-4 доставили нас на центральную усадьбу совхоза имени Молотова, раскинувшуюся в голой степи и окружённую противопожарным рвом. По наружному периметру рва располагалось кладбище разбитой техники — много уже успели наломать за три года. На следующий день мы с удивлением узнали, что совхоз наш больше не носит имя Молотова, а уже дней пять зовётся «Тихоокеанский». Дело в том, что, пока мы были в пути, в столице была разоблачена пресловутая «фракция» («Каганович, Маленков, Молотов и примкнувший к ним Шепилов»). Не исключено, что не последнюю роль в низложении фракционеров сыграла их оппозиция в вопросе освоения целины.

Нас расписали по бригадам. Далее выяснилось, что урожай 1957 года оказался очень бедным, да и убирать его ещё рано. Было видно, что совхозное начальство не очень представляет, что делать со свалившейся на его голову ордой студентов. Большинство бригад отправили на полевые станы, напутствовав указаниями «обживаться и не скучать». Нашей шестой бригаде повезло: нас поместили на расположенную километрах в пяти от центральной усадьбы ферму, где пытались занять хоть какой-то подсобной работой. Было скучно. Единственным развлечением стало гонять по степи сусликов. Но старались не раскисать, сами установили режим дня: подъём, отбой, часы кормёжки. Автор статьи, как избранный демократичным путём бригадир, по утрам осуществлял побудку. Помощником в этом служил привезённый с собою патефон. Ежедневно в восемь утра я накручивал его и ставил пластинку «Цветущий май» (до сих пор ещё звучит в ушах эта бодрая мелодия давно забытого Полонского).

Урожай, наш урожай…

Урожай созрел только к концу июля. Нас переселили на полевой стан. Вагончик, пара палаток, печка и дощатый стол под навесом — вот и весь стан. Здесь распределились по агрегатам. Агрегат — это древний даже по тем временам комбайн «Сталинец-6», буксируемый трактором Т-54, за комбайном — копнитель для обмолоченной соломы. Экипаж — 4 человека: комбайнер и тракторист — профи, и двое нас — помощник комбайнёра (штурвальный) и человек с вилами на копнителе. Работа — от темна до темна.

Нехитрый обед нам привозили в поле. В обязанность штурвального входила выполняемая перед каждой сменой шприцовка (смазка солидолом) примерно 20 узлов комбайна. Если этим пренебречь, комбайн не протягивал и полсмены. Но и без того в процессе работы он непрестанно ломался: рвались цепи, отлетали зубья чугунных звёздочек. Дело в том, что используемые здесь комбайны не слишком подходили для уборки казахстанской нивы, где пшеница была основательно «сдобрена» так называемым кураем (тем самым, что, засохнув, с корнями вырывается ветром из земли и носится по степи, нагоняя тоску, — перекати-поле).

Курай систематически забивал ножи хедера (подобие горизонтальной пилы, совершающей возвратно-поступательные движения в нескольких сантиметрах над фунтом), что приводило к заклиниванию механизма и упомянутым поломкам. На этот случай возился ящик с ЗИПом. Ремонтировались в поле своими силами. Урожай был небогат, уборка заняла не более трёх недель. Потом потянулись дни безделья.

Даёшь забастовку!

И тут выяснилось, что кормят нас здесь не за «спасибо», а по «чёрному списку», в счёт будущего заработка на уборке. А когда совхозному пищеблоку стало понятно, что из-за скудности урожая заработки наши столь невелики, что мы их уже проели, то нас решили отключить от питания. Переговоры с совхозным начальством желаемых результатов не дали.

Кое-как все же кормили, намекая при этом, что заработанных денег мы, вероятно, не получим. А в это время началась распашка убранных полей, и нас решили использовать в качестве плужников. Работа нехитрая — подымать лемеха плуга при развороте трактора на границах бескрайнего поля. Но если на уборочном агрегате было задействовано по два студента, то на плуге — лишь один. Половина бригады оказалась без работы и, соответственно, без зарплаты. И тогда автор статьи выступил с инициативой: «Даёшь забастовку!».

Вечерами, воспользовавшись оставляемым на стане трактором, мы вдвоём с товарищем посетили с целью пропаганды два близлежащих стана. По большому счету забастовка наша была лишь символической: уборочная страда закончилась, начальству надо было придумывать, чем нас занять, в случае забастовки эта проблема снималась. Отправить по домам раньше планового срока тоже нельзя, ведь, «план — закон».

Тогда мы вдвоём отправились в Кокчетав для переговоров с курирующим нас райкомом комсомола. Там, послушав минут 10, нас завернули, пообещав приехать и разобраться на местах. И приехали — два функционера в сопровождении так называемого комиссара всего военмеховского отряда. Устроили импровизированное комсомольское собрание, сами же и выступали. В адрес автора статьи высказывания были типа «пошёл на поводу» (у кого?), «распустил вожжи» и тому подобные. Потом к собранию — «наверно, надо гнать из комсомола». Однако собрание оказалось решительно против этого. Тем дело и завершилось. Нас снова относительно нормально кормили, мы трудились на пахоте. Недели через три наша целина закончилась, а ещё через четверо суток нас (на этот раз прибывших в нормальных плацкартных вагонах) встречали на Московском вокзале Ленинграда.

Константин РИШЕС