«Поймали мы одну семью…»

Автор: Maks Авг 6, 2021

В знаменитом романе «Война и мир» Лев Толстой говорит о «дубине народной войны». Но кое о чем классик умалчивает.

«ЖИВЫХ И ЗАРЫЛИ»

Сведения о диких пытках и истязаниях, которым в 1812 году русские крестьяне подвергали пленных французов из армии Наполеона, при советской власти тщательно скрывались от читателей. Да и сейчас для многих это будет шокирующим открытием.

Но правда есть правда, какой бы неприглядной она ни была.

Свидетельств жестокостей крестьян имеется много. Об этом говорится в воспоминаниях офицеров русской армии. Кроме того, подборки подобных фактов были опубликованы в монументальном труде историка XIX века Василия Надлера «Александр I и идея Священного Союза», а также в IV томе известного среди библиофилов издания «Отечественная война и русское общество» (1911). Интересующая нас глава называется «Народная война».

В первый период войны, когда французов в плен попадало совсем немного, «с ними возились долго, убивали нередко изысканным способом: обматывали соломою и сжигали живьем, отдавали на потеху бабам и ребятишкам. Но вот отсталые и измученные французы начали чуть не сами идти в руки, да и не десятками, а целыми сотнями. Тут уже понадобилась иная расправа. Сгоняли пленных в сараи и сжигали там сотнями, топили в прорубях, зарывали живыми в землю» («Отечественная война и русское общество»).

Генерал Владимир Левенштерн вспоминал, как на его глазах один мастеровой «осенил себя трижды крестным знаменем, схватил большой кухонный нож, бросился на улицу и убил на моих глазах 5 или 6 пленных французов так быстро, что я не успел помешать этому». Окончив эту операцию, герой снова перекрестился, спокойно вытер и убрал нож. Впоследствии крестьяне-головорезы даже хвастались своими подвигами. «Наловили это мы их, французов, десятка два, — говорил один крестьянин на постоялом дворе после войны, — и стали думать, что бы с ними поделать, свести, что ли, куда, сдать, что ли, кому, да куда поведешь и кому сдать? Вот и приговорили миром побить их. Выкопали в перелеске глубокую яму, повязали им, французам, руки и пригнали гуртом. Стали это они вокруг ямы, а мы за ними стали и начали они жалостно талалакать, точно Богу молиться. Мы наскоро посовали их в яму да живых и зарыли. Веришь ли, такой живущий народ, под землей с полчаса ворошились».

«ЕСТЬ ЖЕНЩИНЫ В РУССКИХ СЕЛЕНЬЯХ…»

Вывод пленных французов из МосквыКрестьяне сжигали пленных живьем, заперев в деревянных строениях. Сжигали, обмотав тела соломой или облив горючим материалом. Насаживали на кол, запарывали вилами или топили.

Пленных французов продавали за символическую плату бабам и детишкам для «забавы»: мучительных издевательств и медленного умерщвления. Раненых французов в плен не брали в принципе — добивали на месте. Убитых хозяйственные мужички, как правило, обирали до нитки.

Деревенские женщины не отставали от мужчин. «Вот, бывало, и наткнемся мы, парни, на одного, — рассказывал один старик-крестьянин, — возьмем и приведем в деревню; так бабы-то и купят его у нас за пятак: сами хотят убить. Одна пырнет ножом, другая колотит кочергой, третья тычет веретеном». В дневнике офицера Александра Михайловского-Данилевского за 1816 год содержится запись о том, как крестьяне — герои войны были лично представлены Александру I. После представления императору крестьяне подходили к Михайловскому-Данилевскому и с гордостью рассказывали ему «о неимоверных своих жестокостях против врагов отечества, между прочим, что они живых французов жгли и зарывали в землю».

В общем, сожжение и захоронение заживо были, видимо, любимыми развлечениями ожесточенных крестьян.

«ПУСТЬ ОКОЛЕВАЮТ!»

Отчасти это можно объяснить назойливой официальной пропагандой. В народ запускали разные слухи, такие как рассказы о «старостихе Василисе Кожиной». Авторы этих псевдо-патриотических историй с сочувствием рассказывали о таких, например, подвигах Кожиной: «Василиса собрала крестьян, села верхом на лошадь, взяла в руки косу и, разъезжая вокруг пленных, кричала важным голосом: «Ну, злодеи французы! Во фрунт! Ступай, марш!“ Один из пленных офицеров, раздражен будучи, что женщина вздумала повелевать им, не послушался ее. Василиса немедленно ударила его косою по голове, он упал мертвый к ногам ее, и она вскричала: «Всем вам, ворам, собакам, будет то же, кто только чуть-чуть зашевелится! Уж я двадцати семи таким вашим озорникам сорвала головы!“».

Понятно, что такие рассказы давали другим крестьянам своего рода образец для подражания. Мол, делай как Василиса Кожина! Крестьяне и делали…

Такие представители власти, как главнокомандующий Москвы Федор Ростопчин, приложили все усилия к тому, чтобы разжечь антифранцузскую истерию. Населению внушалось, что «злодей-француз» не просто враг, но «некрещеный враг», а потому — «вали его живого и мертвого в могилу глубокую» (цитата из воззвания Ростопчина к подмосковным крестьянам).

Указание Ростопчина крестьяне выполняли буквально. Они зарывали «басурман» живьем, наивно полагая, что таким образом избегают греха смертоубийства. Мол, француз же не от моей руки помер, а сам «своей смертью в земле задохнулся». А раз так, то и отвечать на том свете за убийство не придется.

Надо сказать, что отношение к пленным неприятелям оставляло желать лучшего не только со стороны крестьян, но и со стороны солдат регулярной армии и представителей чиновной администрации. До нас дошли сведения об издевательствах над пленными, с которыми обращались (по словам помещицы Волковой, свидетельницы тех событий) как «с собаками».

Чиновник Александр Булгаков, друг Ростопчина, когда с ним заводили речь о судьбе пленных французов, выражался кратко и ясно: «Пусть околевают эти негодяи!»

Раненый французский офицер Газо остался в Москве после отступления Наполеона. Он был свидетелем того, как при вступлении русской армии в город было перебито более двух тысяч раненых французов. Наполеон не мог их взять с собой и оставил на «милосердие неприятеля». Надежды на «милосердие» не оправдались.

Часть пленных, как уже говорилось, была перебита. Оставшаяся часть содержалась в самых скотских условиях. Когда же Газо попытался ходатайствовать перед графом Ростопчиным об улучшении содержания этих пленных, то граф в ответ разразился «неприличной бранью» и велел поместить французских раненых в подземелье, где ежедневно умирало по тридцать человек.

«ПРИШИБЛИ БЕДНЫХ ПОСКОРЕЙ…»

Многие русские офицеры со скрытым ужасом смотрели на то, как обращаются крестьяне с пленными французами. Вот что писал небезызвестный Александр Бенкендорф (впоследствии — шеф тайной полиции Николая I): «Часто бывало невозможно избавить французов от ярости крестьян. Особенной трудностью при этих ужасных сценах была необходимость делать вид, что их одобряешь, и хвалить то, что заставляло подыматься волосы дыбом». В 1845 году молодой поэт Николай Некрасов, послушав рассказы очевидцев, запечатлел в стихах историю из будней партизанской войны 1812 года.

В стихотворении беседуют старый солдат и старый крестьянин. Крестьянин говорит солдату: мол, не только ты воевал с французом, но и я. Вот послушай про мои подвиги.

И рассказывает историю о том, как крестьяне поймали отступающую французскую семью. Это были даже не солдаты — обычные «штатские»! Дело в том, что вместе с армией Наполеона из Москвы, опасаясь русской мести, ушли вообще все французы, которые там жили еще с довоенных времен: учителя, портнихи, торговцы и т.д.

Именно такую «мирную» французскую семью крестьяне и схватили:

Поймали мы одну семью,
Отца да мать с тремя щенками.
Тотчас ухлопали мусью,
Не из фузеи — кулаками!

Дальше встал вопрос: что делать с женщиной и детьми? В итоге:

Пришибли бедных поскорей
Да вместе всех и закопали…

В свое время стихотворение Некрасова вызвало яростное возмущение патриотично настроенной общественности. Поэта обвиняли в том, что он «оболгал русского мужика». Хотя, казалось бы, Некрасова в нелюбви к мужику заподозрить было трудно.

Дмитрий ИНЗОВ

  Рубрика: Военная тайна 618 просмотров

Предыдущая
⇐ ⇐
⇐ ⇐
Следущая
⇒ ⇒
⇒ ⇒

https://zagadki-istorii.ru

Домой

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

*

SQL запросов:44. Время генерации:0,331 сек. Потребление памяти:9.67 mb