Косыгинскую экономическую реформу обычно представляют как правильную по задумке попытку внедрить в социалистическую экономику рыночные механизмы. Свертывание реформы принято объяснять косностью партийной номенклатуры. Но все было не так просто.

Негативным синонимом термина «социалистическая экономика» является термин «экономика командно-административная», формирование которой обязательно связывается с именем Сталина.

Парадоксально, но в системе сталинской экономики руководители предприятий имели максимальную широту полномочий. Взамен от них требовалось только одно: выполнить или еще лучше перевыполнить практически нереальные планы.

Реформа по стоимости бумаги

Преимущества такого подхода вскрылись во время Великой Отечественной войны. Министр вооружений Третьего рейха Альберт Шпеер писал 20 июля 1944 года Гитлеру: «Если мы у себя ввели систему чрезмерной заорганизованности, то наш противник отдал предпочтение искусству импровизации. И если мы не найдем ей замену, то потомству придется только констатировать: мы проиграли войну, ибо наша изжившая себя, скованная традициями и потерявшая гибкость система потерпела полный крах».

Сходный подход сохранялся в СССР и в послевоенное время. Экономика страны слабо зависела от рядового покупателя, но выдавала вполне реальную продукцию — от слесарных инструментов до гидроэлектростанций.

Все это именуется «средствами производства», или товарами группы А. Потребительским товарам, или группе Б, внимание уделялось постольку поскольку.

При этом нельзя сказать, что понятия «прибыль» и «материальное стимулирование» отсутствовали. Только увеличить прибыль можно было двумя способами — нарастив выпуск продукции либо уменьшив ее себестоимость через внедрение технических новшеств. Рабочий, выпустивший вместо 100 плановых болванок 102, получал за эти две дополнительные болванки соответствующую премию. Также на премии пускались средства, сэкономленные на внедрении инноваций, позволивших сократить себестоимость. Правда, в последнем случае премия выплачивалась только до конца года, поскольку со следующего года снизившаяся себестоимость продукции фиксировалась во всех плановых документах и отражалась в конечной цене продукта.

Возможность вести хозяйство по плану была главным преимуществом социализма. При капитализме же экономику ведет «невидимая рука рынка», причем экономика напоминает даму с завязанными глазами.

К середине 1950-х годов претерпевшие много испытаний советские граждане настроились на повышение материального благосостояния. Требовалось увеличить выпуск товаров группы Б с соответствующим повышением личных доходов.

Хрущев искал выход в создании так называемых региональных совнархозов. Основная тяжесть руководства экономикой возлагалась на местные власти, которые должны были сами определять, какие отрасли следует развивать в первую очередь.

Естественно, произошел перекос, когда региональные руководители хозяйствовали без учета интересов соседей и всего государства, а потом обнаруживали, что самые, казались бы, перспективные проекты оказываются невостребованными. В результате дошло даже до стихийных народных выступлений, апофеозом которых стал расстрел рабочих в Новочеркасске.

После смещения Хрущева от его административных новаций отказались, но простое возвращение к прежней сталинской модели казалось малоперспективным. И тогда обратились к ученым.

Перспективно выглядела концепция, предложенная кибернетиком академиком Владимиром Глушковым. Суть ее заключалась в создании Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации (ОГАС).

Охватывающая весь Советский Союз информационная сеть должна была собирать и «переваривать» оперативную информацию о работе предприятий, выдавая затем оптимальные, математически выверенные указания по их дальнейшей деятельности. В идеале предполагалось учитывать все элементы: например, токарь на маленьком заводе вносил рацпредложение, а ОГЭС выдавала рекомендации-указания, как именно и когда следует внедрить инновацию на всех предприятиях Советского Союза. То есть тот же Госплан, но без ошибок, обусловленных человеческим фактором.

Однако глава Совета министров Алексей Косыгин предпочел концепцию, предложенную профессором Харьковского государственного университета Евсеем Либерманом.

Решающим аргументом стало то, что реализация концепции Глушкова при не совсем ясных перспективах требовала серьезных капиталовложений. А вот претворение в жизнь концепции Либермана, по словам самого профессора, обошлось бы только в стоимость бумаги, на которой потребуется напечатать необходимые указы.

Плюсы больших перемен

Основные тезисы будущей «косыгинской реформы» были опубликованы еще при Хрущеве, 9 сентября 1962 года ф в газете «Правда», в статье Либермана «План, прибыль, премия». В ней говорилось о том, что понятия самоокупаемости и рентабельности никуда не делись при социализме и с ними надо считаться, поощряя трудящихся рублем, а не одними переходящими знаменами.

Старт самой реформе был дан в сентябре 1965 года на пленуме ЦК КПСС, где Косыгин сделал доклад «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства».

Серия последующих постановлений ЦК КПСС и Совмина СССР предусматривала расширение хозяйственной самостоятельности предприятий и сокращение числа утверждаемых сверху плановых показателей. Заявлялось о необходимости упорядочения системы ценообразования и внедрения экономически обоснованных цен на продукцию. Для стимулирования производительности на предприятиях создавались поощрительные фонды, из которых выплачивались премии и так называемые 13-е зарплаты. Начался переход предприятий на хозрасчет и самоокупаемость.

Результаты выглядели настолько впечатляюще, что VIII пятилетку (1966-1971) называли «золотой». Национальный доход вырос на 42%, объем валовой продукции промышленности — на 51 %, сельского хозяйства — на 21 %.

В плане социальном произошло «раскрепощение» крестьянина, уже не привязанного намертво к своему колхозу. Выросло благосостояние сельских жителей, поскольку в 1,5-2 раза повысились закупочные цены на продукцию, была введена льготная оплата сверхпланового урожая, снижены цены на запчасти и технику, уменьшились ставки подоходного налога.

Жители городов, работающие на промышленных предприятиях, тоже не имели оснований для жалоб. Зарплаты повышались, а освободившиеся в результате сокращения штатов трудовые ресурсы без работы все равно не оставались.

Символом «косыгинской реформы» стал начатый в августе 1967 года на химическом комбинате в подмосковном городе Щекино эксперимент по внедрению хозрасчета. Предприятию установили стабильный фонд зарплаты на 1967-1970 годы. В результате при заметном сокращении численности работников за 10 лет объем выпускаемой продукции вырос в 2,7 раза, производительность труда — в 3,4 раза, рентабельность — в 4 раза. «Щекинский эксперимент» любили приводить в пример, пока в 1976 году его не свернули. С планом комбинат не справился, хотя работал на 143% своей проектной мощности. Что это означало на практике?

Следите за руками!

Брежнев не препятствовал реформам Косыгина. Но держался в сторонке, что бы не тащить на себе груз ответственности и избежать критики в случае неудачи

В желании заработать здесь и сейчас сотрудники вырабатывали весь ресурс оборудования, поскольку его обновление требовало дополнительных времени и денег.

Еще одна неприятная особенность «косыгинской реформы» заключалась в манипулировании цифрами с акцентом на валовый продукт, когда прирост исчислялся не в количестве произведенной продукции, а в ее стоимости, которая могла завышаться искусственно.

Допустим, цена на автомобиль складывалась из его себестоимости и дополнительной прибыли, установленной Госпланом в 20%, не более. Снизив себестоимость в два раза (допустим, с 6 тысяч до 3 тысяч рублей), по сталинской схеме работники предприятия получили бы из сэкономленных средств солидную годовую премию. В косыгинские времена премию бы они тоже получили. А позже прокляли бы свою инициативу, поскольку прибыль в 20% с 6 тысяч меньше, чем 20% с 3 тысяч. И кому нужны такие инновации?

Приходилось идти другим путем. Один из хозяйственных работников приводил пример некой подмосковной ткацкой фабрики, руководство которой рассказывало о том, что за пять лет производительность труда и объем производства в стоимостной форме выросли в два раза. При этом новое оборудование не внедрялось, технологии не менялись.

Выяснилось, что раньше фабрика выпускала сатин и ситец, а потом перешла на более дорогие шерсть и сукно. Реальная производительность труда упала на 20-30%, но стоимость одного метра тканей увеличилась в 2-3 с лишним раза, подтянув и производительность труда в стоимостном выражении.

Часть заказов спускалась предприятию сверху, но в рамках имеющегося у них выбора директора считали приоритетной продукцию, которая оплачивалась дороже. Заказы тех, кто платил меньше, шли второй очередью. И начиналась война со смежниками.

«Ничего не осталось. Все рухнуло…»

Когда в 1974 году срывались сроки запуска Саяно-Шушенской ГЭС, проектировщики из «Ленгидропроекта» призвали смежные предприятия выполнять все работы качественно и досрочно. Был заключен так называемый Договор 28. Все напряглись и самую мощную в СССР гидроэлектростанцию запустили в срок. Но, во-первых, речь шла о проекте, находившемся на личном контроле у Косыгина, а во-вторых, палочкой-выручалочкой все же стали факторы идеологического порядка, вроде сознательности и трудового энтузиазма.

Еще один парадокс заключался в том, что, выполнив за счет дорогой продукции валовый план, предприятия сектора Б лишь в малой степени зависели от того, как граждане их товар покупают. Так возникал дефицит, когда наличие денег не Гарантировало приобретение нужного товара в системе государственной торговли. Приходилось пользоваться услугами черного рынка, что способствовало процветанию «теневиков» и спекулянтов, а те в свою очередь становились кормильцами криминала.

В общем, сначала «косыгинская реформа» позволила запустить резервы роста, связанные с готовностью людей больше работать и зарабатывать. Но потом выяснилось, что нормально зарабатывать можно, и не слишком напрягаясь. Ведь формально, по цифрам, все выглядело вполне себе благостно.

Такая ситуация сильно озадачила советское руководство. В июне 1971 года вышло постановление Совмина «О некоторых мерах по улучшению планирования и экономического стимулирования промышленного производства», восстанавливавшее директивные задания по росту производительности труда и определявшее цифры обязательного выпуска новой продукции. Первая мера отдавала сталинской системой, вторая, напротив, должна была стимулировать внедрение новых технологий.

Тремя месяцами ранее вроде бы получивший на XXIV съезде КПСС карт-бланш на продолжение реформы, Косыгин жаловался своему чехословацкому коллеге Любомиру Штроугалу: «Ничего не осталось. Все рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят… Реформу торпедируют. Людей, с которыми я разрабатывал материалы съезда, уже отстранили, а призвали совсем других. И я уже ничего не жду».

Конечно, в этом заявлении чувствовалась горечь политика, осознавшего, что его отодвигают от рычагов власти. Но, скорее всего, Косыгин понял тупиковость самой реформы и пытался найти оправдание для своей ошибки. Возможно, ОГЭС была бы надежнее…

Формально «косыгинскую реформу» никто не свертывал. Более того, в Конституции СССР 1977 года говорилось, что «руководство экономикой осуществляется на основе государственных планов экономического и социального развития, с учетом отраслевого и территориального принципов, при сочетании централизованного управления с хозяйственной самостоятельностью и инициативой предприятий, объединений и других организаций. При этом активно используется хозяйственный расчет, прибыль, себестоимость, другие экономические рычаги и стимулы».

Запущенные «косыгинской реформой» механизмы сделали свое дело, и советская экономика крутилась на холостом ходу.

Дмитрий МИТЮРИН