После принятия христианства вместе с греческой церковной книжностью на Русь стали проникать и научные сочинения. Русские стремительно усвоили интеллектуальный багаж византийской цивилизации. Например, живший в XII веке монах Кирик Новгородец, автор математического сочинения «Учение о числах», был сведущ во всех дисциплинах античного квадривиума: арифметике, геометрии, астрономии и музыке. Он отлично разбирался в натурфилософии и космологии. Однако далеко не все научные знания Средневековья одобрялись церковью и обществом в русских землях.

Жителей Древней Руси трудно обвинить в невежестве. Автор Лаврентьевской летописи советовал читателям искать в книгах мудрости для «великой пользы души своей». Составитель сборника поучений «Измарагд» (XIV век) сравнивал книги с морской глубиной, «ныряя в которую износят дорогой бисер», то есть добывают жемчуг. Древнерусские книжники советовали не лениться, не торопиться при чтении, вникать в смысл прочитанного.

Страх перед ересями

Собирателями книг становились многие князья и дружинники, крупные библиотеки возникали при монастырях. Наукам учились представители духовенства, княжеские дети. Есть версия, что просвещение охватывало и более широкие круги городских жителей, особенно в Новгороде, где уровень грамотности был довольно высоким.

Учащиеся изучали не только религиозные дисциплины, но и философию, риторику и грамматику.

В школах для «нарочитой чади» ученики постигали основы географии, истории, получали знания о флоре и фауне. Излюбленным чтением русских стали переводные «антологии», вмещавшие в себя фрагментарные факты из разных наук, как правило, в связке с богословскими и назидательными рассуждениями. Реальность в этих книгах переплеталась с вымыслом, а некоторые утверждения с современной точки зрения звучат странно. Например, в сборнике «Физиолог», известном с Античности, об обезьяне говорилось, что это животное «самого диавола лице есть имать бо начаток».

Одновременно с похвалой чтению в церковную среду закралось подозрительное отношение к чрезмерной учености и увлечению чтением. Советский историк Николай Чаев в очерке об истории древнерусского просвещения, опубликованном в 1951 году, пытался объяснить это с позиций марксистко-ленинского классового подхода: «Сами церковники вскоре хорошо оценили революционизирующую силу просвещения народа и его опасность для церкви и господствующего класса».

На самом деле, конечно, священники и монахи вряд ли видели в своих увлеченных чтением собратьях каких-то народных вождей. Церковное начальство больше опасалось распространения еретических учений. Например, в Киево-Печерском патерике даже слишком прилежное чтение книг Ветхого Завета подпадало под категорию «бесовского прельщения». Такое мнение подтверждалось опытом. Источниками еретических идей во все времена становились лица, выдвигавшие собственные толкования Священного Писания. Поэтому записных книгочеев не слишком жаловали.

Поначалу «книжный» вопрос, по-видимому, решался неформально. Настоятели монастырей сами решали, какие тома оставить в библиотеке, какие лучше убрать «от греха подальше». Бесследно исчезли, к примеру, натурфилософские источники, которыми пользовался в своем труде Кирик Новгородец — данные тексты не встречаются в составе древнерусских рукописей. Возможно, это были какие-то редкие сочинения, но тот факт, что они не заинтересовали позднейших переписчиков, говорит об их «нежелательности».

Удар по астрологии

С XIV века на Руси появились индексы запрещенных книг. Если сочинения «отреченной литературы» попадали в руки властям, то их уничтожали или изымали в монастырские архивы, а владельцы подвергались наказанию. В первую очередь церковь наложила запрет на еретические, гадательные и богохульные произведения. Не последнее место в списках занимали книги по астрологии.

Так называемое «звездозаконие» очень интересовало русских людей. Наряду с ним под удар попала и астрономия, тесно переплетавшаяся в ту пору с астрологией. Собственно, у средневековых людей было мало стимулов интересоваться звездным небом ради любви к науке как таковой. А вот «тайное знание», обещавшее практическую пользу в жизни, казалось привлекательным. Запретные книги позволяли вычислить «благоприятные дни», когда Луна входила в определенный знак зодиака, или даже отдельные «удачные» часы в течение дня.

Поскольку речь шла о положении планет и созвездий, благодаря астрологии в Средние века сохранялась научная астрономическая традиция. По словам астронома Бориса Воронцова-Вельяминова, сочинения по астрологии «наряду с религиозно-мистическим содержанием давали также и элементы положительных знаний».

Астрологические книги широко читались на Руси, и православная церковь активно с ними боролась. Монах Кури уже в XII веке писал, что сочинения о небесных светилах необходимо сжигать. В XIV веке в списках отреченных книг фигурируют «Звездочетье» и «Остронумея». Под запретом оказались сочинения «Мартолой», «Альманак», «Планидник», «Беги небесные» и другие. В XV веке из-за своего таинственного названия особую известность получил «чернокнижный» «Шестокрыл». На самом деле это сочинение имело в своей основе шесть таблиц движения Луны.

«Еллинские борзости»

Церковная вражда против астрологии распространилась и на другие прикладные науки, которыми астрологи пользовались в своих вычислениях. Например, занятия «мафиматикиею» приравнивались духовенством к «звездочетию и планитам и всякому чернокнижию».

Неожиданно не повезло и геометрии. Наука, возникшая из землемерия, без которой невозможны были расчеты в сельском хозяйстве, оказалась в представлении Церкви в одном ряду с отреченной литературой. Религиозный философ Михаил Тареев в статье «Церковь и богословие» приводит поучение неназванного по имени древнерусского книжника: «Богомерзостен пред Господом Богом всяк любяй геометрию; а се душевнии греси — учитися астрономии и еллинским книгам».

Астрономия в данном случае, как видим, отождествлялась с греховной астрологией. Впрочем, даже чисто научное внимание к небу не одобрялось православными клириками. Новгородского архиепископа Геннадия, изучившего изъятый у «жидовствующих» еретиков «Шестокрыл», возмущала сама возможность предсказания небесных «знамений», то есть лунных затмений. Это можно сопоставить с рассуждением московских послов при заключении Деулинского перемирия 1618 года о том, что «небесное знамение — тварь Божия, ему Творцу и работает, и рассуждать про то никому не удобно».

В XVI веке, как сообщает писатель Анатолий Томилин, русская церковь посчитала «безбожной» пришедшую с Запада книгу «Луцидариус» («Златой бисер»). Этот перевод с немецкого походил на прежние византийские сборники по природоведению в широком смысле. Однако из этой книги русские узнали о шарообразности Земли («мир сей кругол»), о существовании антиподов. Главной крамолой «Луцидариуса» была идея самообразования планеты путем слияния стихий без прямого участия Бога.

В Московском государстве церковные призывы «любить простоту больше мудрости» скатывались порой в откровенную гносеомахию — вражду к знаниям. Русские стали презирать античную философию, называя ее «еллинскими борзостями».

«Не учен диалектике, риторике и философии, а разум Христов в себе имем», — говорили верующие.

Такое умонастроение в русском православии, доходившее до превозношения невежества, шло вразрез с традицией христианской церкви, сохранившей античное научное наследие в период Средневековья. Однако это не смущало поборников «простоты». По свидетельству князя Андрея Курбского, лукавые учителя указывали на сумасшедших и говорили, что те сошли с ума якобы от чрезмерного чтения книг.

И все же вражда против науки не закрепилась в русском обществе надолго. Главным стимулом к развитию просвещения на Руси стала технологическая отсталость, представлявшая угрозу уже для безопасности государства. Поэтому с XVIII века императорская Россия встала на путь широкого заимствования знаний на Западе и развития собственной национальной науки.

Антон ТАМБОВЦЕВ